В прошлой статье посвящённой истории подмосковной усадьбы Гребнево времени голодной осени 1919 года в дневниковых записях историка М.М. Богословского (См. тут) был приведён трагический эпизод из жизни Юрия Владимировича Готье (1873 - 1943), - выдающегося историка, археолога и библиотекаря, с 1922 года - членкора Российской Академии наук, академика (с 1939 г.), человека редкой, честной и верной науке судьбы.
Отражённая его коллегой Богословским история, связанная с пребыванием супруги историка, Нины Николаевны Готье (урожд. Дольник; 1887–1919) в санатории для внутренних и нервных болезней братьев Гриневских в упомянутой гребневской усадьбе несколько расходится с данными личного дневника Юрия Владимировича. Одна история из жизни, представленная разными историками, помимо прочего, точно характеризуют их авторский стиль. Ведь, как ни крути, "история" - это рассказ или особого рода повествование...
Исключительно интересна история самого дневника Ю.В. Готье. Летом 1922 года, опасаясь ареста, историк прекратил ведение записей и передал рукопись на хранение знакомому профессору истории Фрэнку А. Гольдеру (Frank Golder; род.1877 под Одессой, ум. 1929 Стэнфорд), служившему переводчиком в американской железнодорожной миссии. В 1923 - 1924 году дневник попал в Америку и 53 года пролежал никем не замеченный. В 1982 году он был опознан библиографом Эдвардом Касинцем (Edward Kasinec). Дневник был опубликован издательством "Терра" в 1997 году.
В санатории Гриневских. Фотография 1914 г.
Согласно записям Ю.В. Готье, он устроил свою всего 32-летнюю супругу Нину Николаевну в санаторий: "Устроил Нину в санаторию; ехать 20-го [по старому стилю - 7 ноября]; начинаю бояться, будет ли это достаточно. Здоровье её беспокоит меня бесконечно. Единственные думы: прокормиться, подлечить жену и протерпеть до весны.скучно, пошло, гадко. Жизнь и деятельность замирают почти везде" [Готье Ю.В. Мои заметки. - М., 1997, с. 324.]. Но оставшиеся дни в Москве ещё нужно было попытаться прожить. В квартире учёного нет отопления. Записи следующих дней в отрывках: "Вопрос о продовольствии заслоняет всё остальное". "Факт остается фактом: положение безвыходно; мука стоит 6-7 тысяч, мясо 150 рублей, яйца 330 рублей десяток. Купив вчера 10 яиц и 4 фунта мыла мы истратили 1000". "Хорошо бы, если эта разруха отозвалась бы и на большевиках; но в данном случае - их агония есть и наша агония. В нашей квартире 0 [градусов]. Мы переселились к теще; поэтому всякое подобие дома разрушено. Живешь на торчке, не зная, где преклонить голову. /.../ Существование в Москве измеряется только теми печурками, которые поставлены в некоторых комнатах: это быт эскимосов или самоедов. Мелкий штрих: есть в Румянцевском Музее предложение купить дрова по спекулятивной цене у лица, которое состоит и спекулянтом, и членом ЧК Виндавской железной дороги. Типично для русской революции". Записи 5 (18) ноября, описывающие грабежи квартир и разбойные нападения, прерываются на несколько дней.
Ю.В. Готье.
10 (23) ноября 1919 г. "Я вернулся из четырехдневного странствования. 19-го вечером мы с Ниной выехали из Мертвого переулка на санях, любезно нам предоставленных от главного начальника высших учебных заведений (!) [Возм. Покровский]. Это было настоящее катание, притом приятное, по первопутию, напоминавшее старые времена, если бы только мы не ехали по совершенно темным улицам. Утром мы двинулись далее в Щелково. Там не оказалось лошадей из санатории и пришлось требовать их по телефону*.
Станция Щелково (тогда - конечная). Открытка ок 1911 г.
[*Единственный телефон и телеграф в 1919 г. находились на железнодорожной станции Щелково - прим. А.П.].
В России ничего не может произойти без особого беспорядка! Чтобы поспеть вовремя в Москву, я, не дожидаясь лошадей, отправился в Гребнево, т. е. в санаторию, пешком, но по дороге меня подвез добрый поселянин, возвращавшийся, исполнив повинность привоза дров на совдеп. В разговоре он сильно ругал товарищей. Санаторий расположен в Гребневском палаццо, когда-то виденном мною при проезде из Пушкина в Берлюковскую пустынь. Какой размах! Какая красота давно прошедшей и погибшей жизни! Санаторий произвел на меня хорошее впечатление. Погуляв и побеседовав с доктором Гриневским и с М. М. Богословским, который там лечится, я отправился пешком обратно и версты за три от санатория встретил Нину, которая, видимо, устала от несколько затянувшегося путешествия. По дороге наиболее интересное место - Щелковский фабричный поселок, где все вывески красные; видимо, все в руках совдепщиков, а фабрики (Рабенека, Четверикова) безвозвратно стоят. Накануне было сожжено здание продовльственного склада, для того чтобы спрятать концы хищений в воду" [с. 326]. Следующие несколько дней Ю.В. Готье провёл в Сергиевом посаде. Отрывки воспоминаний: "Ходил в первый раз обедать в советскую столовую: грязь неописуемая и везде портреты бога-Маркса и его пророков. За 12 рублей получил тарелку скверного супа из воблы и картофельный рулет. В Посад [из Щелкова или Мытищ -? - А.П.] я выехал с опозданием на 1 час, но ехал только 3 часа; 3 часа мы ехали и обратно, несмотря на метель и вьюгу. По современному состоянию железных дорог, это блестяще. /.../ До ближайших к Москве станций и по мере того, как от нее отъезжаешь, разговоры спокойнее, но все они вертятся вокруг наболевшего вопроса - кто виноват в переживаемом ужасе. Вчера я присматривался к ехавшим в Москву пресловутым курсантам, занимающим Лавру, и слушал, как один из них убеждал некую обывательницу Посада, что все идет очень хорошо...". На руках у Нины Николаевны Готье в Гребневе в то время был и сын супругов, восьмилетний Владимир Юрьевич Готье (1911 - 1994).
Следующая запись датирована 18 ноября (1 декабря). "Двухдневная поездка в Гребневскую санаторию. Здоровье Нины пока в том же положении. Моя надежда заключается в длительном пребывании ее там, что, может быть, насколько восстановит ее надорванные силы и позволит ей перезимовать. Я сознаю, что это последняя и[ли] одна из последних ставок, и под влиянием этих дум я провел много тревожных часов. Вот еще один из примеров жертв войны и революции. Ее организм не вынес потрясений, нервная система дала трещину, а предрасположение к сахару указало путь к разрушению организма; так как темперамент ее не создан для борьбы с болезнью, то и это создавало новые и неблагополучные условия. И вот результат - она инвалид, а наши дом смятен и обращен в ничто /.../ Вчера [17 ноября - А.П.] я сделал 9 верст пешком от санатории до железной дороги и 5 верст по Москве с пудом картошки за спиной - итого 14 верст. Это тоже штрих из нашей жизни...". "Я по-прежнему живу цыганом, так как Володя кашляет, и его нельзя еще привезти домой [из Гребнева - А.П.]. Целыми днями я передвигаюсь, чтобы добыть то одно, то другое - пищу, лекарства - то Нине, то Володе, то на общую потребу, и в конце концов так все становится утомительным, что временами падаешь духом. Надо собраться с силами, чтоб сесть и писать что-нибудь, хотя бы для того, чтоб заработать на хлеб, - и нет никакой возможности. И так без конца, без просвета, без края" [с. 328]. 22 ноября (5 декабря). "Сижу без известий о Нине/.../".
27ноября (10 декабря) "В пятницу 5/22 я отправился в мой обычный поход. Я нес до 30 фунтов продовольствия для моей бедной Нины. Я шел вечером на [Ярославский - А.П.] вокзал мимо Театральной площади, которая освещалась кровавым светом надписи 7-го Всероссийского съезда советов, красовавшейся на колоннах Большого театра. Доступ к театру ревниво охраняли те, кто ранее назывались солдатами, в отличных новых тулупах и шубах: рабоче-крестьянское правительство еще резче отмежевалось от народа, чем правительство царское..." [с. 329].
6 (23) декабря 1919 г. "Мне пришлось провести ночь в вагоне, где меня любезно приютил приехавший в Москву начальник одного из дальних участков [?]. Это был простой вагон 2-го [329 с.] класса, перешедший в его частное владение - как, по его словам, все мягкие вагоды 2-го и 1-го классов. Таково положение дел в РСФСР. 6/23 я совершил беспрепятственно моё путешествие и в 12 часов был в Гребневе, где от М.М. Богословского, которого встретил во дворе, узнал потрясающее известие о том, что моя Нина в безнадежном положении. Болезнь вдруг резко ухудшилась и приходила к своей естественной развязке - "диабетической коме". Все произошло сразу накануне вечером. В 3 часа Нина вдруг стала возбужденно заговариваться, а в 5 часов она уже впала в тот сон, из которого нет возврата. Он продолжался 31 час, и она скончалась в ночь на 7-е в 11 часов вечера. Никто не ожидал такой развязки. Даже врачи не ждали ее, по крайней мере так скоро. Утром 7-го Таня уехала в Москву, чтобы предупредить стариков и подготовить Володю [значит, сын был к тому времени на руках у свояченицы -?]. Я остался на месте, чтобы побыть с ней и подготовить похороны. Мой дорогой друг М.М. Богословский не оставлял меня ни минуты. Какая чуткая, славная душа, какое теплое отзывчивое сердце и какая вместе с тем сдержанность [М.М. Богословский был старше В.Ю. Готье всего на 6 лет - А.П.]. Все устроилось и быстро и гладко - и администрация санатория, и местное духовенство были необыкновенно внимательны и предупредительны. Единственное осложнение было в сооружении гроба (это - характерная черта момента), теса не оказалось нигде, и чтоб сделать его, разломали перегородку в оранжерее; тем не менее гроб был все же готов в понедельник утром. В 1 час дня ее перенесли в церковь; в 5 часов была совершена заупокойная всенощная [по всей видимости, в зимнем, Никольском храме - А.П.], после чего священник позвал М. М. Богословского и меня пить чай. Моя первая мысль была отказаться, но он приглашал так радушно, что мы пошли, и прекрасно провели время: маленькая комната, жарко натопленная, приветливо пыхтевший самовар, сдобное печенье, мед, кофе с молоком и маслом, старинное радушие - даже на душе как-то отлегло на время. Среди присутствующих были два бывших человека - свиты Е.И.В. [Его Императорского Величества - прим. А.П.], г.м. Петрово-Соловово Б.М. [генерал-майор Борис Михайлович Петрово-Соловово (1861 - 1925) - прим. А.П.] и рязанский прокурор В. П. Звонников [Владимир Павлович Звонников], уверявшие в один голос, что сколько-нибудь жить можно только вне Москвы.
Б.М. Петрово-Соловово.
Вечером приехали Таня, Леля, брат В.Вл., Э.К. Вилькен, Ал. Ал. Гвоздев, Н.В. и Липа Дольник, которых необыкновенно радушно приняли [и] разместили в санатории.
9/26, в мои именины, совершили отпевание и поставили Нину в холодной церкви ["летней" церкви Гребенской Божией Матери, которая, оказывается, для таких случаев отпиралась в 1919-м году - прим. А.П.], чудесной, стильной, светло-белой и голубой, точно преддверие небес, куда переселилась моя праведница, и затем, поблагодарив всех за теплое участие, мы отправились пешком в обратный путь.
Сохранившийся с XVIII в. иконостас летнего храма Гребенской Богоматери в Гребневе. Современная фотография.
Сегодня, 27/10, я обходил разные совдепии и довольно легко получил разрешение на погребение ее в Новодевичьем монастыре. Наш бедный Володя мужественно переживает свое первое великое горе: он многое понимает, но старается [с. 330] сдерживаться и таит скорбь в своей маленькой ребяческой душонке. Задачей нашей будет поддерживать в нем культ матери, которого она так заслуживает. Вот она, безвинная, в медленных муках погибшая жертва зверских аппетитов немцев и неистовств русских революционеров. Исходной точкой болезни были ужасы войны; невозможность изъять Нину из кипящего котла русских безобразий довела ее до рокового конца. Да будут прокляты и прусские юнкеры, и русская сволочь вместе с ними. Я со своим бедняжкой мальчиком, - настоящая épave [фр. отбросы] житейского моря. Построить вновь здание своего благополучия я не сумею и не захочу; сумею ли я сделать то единственное дело, которое мне предстоит, исполнить единственное обязательство, которое лежит на мне перед Ниной, - воспитать Володю, чудесного, богато одаренного мальчика, с большими и хорошими задатками? Это будет последняя жизненная битва. Ее надо выиграть, но уверенности нет, как нет ее у меня более ни в чем. До сих пор биты были мои ставки на общественные дела; теперь бита моя главная жизненная ставка; я стал одиноким стариком, вступившим в тот период жизни, который можно назвать кладбищенским. Все дорогое, все люди, которых любил, - все в могиле, за исключением света в окошке - Володи. Бродить между могильными камнями - вот все, что остается мне в личном моем уделе /.../ .
Могила академика Юрия Готье на Новодевичьем кладбище Москвы.
Я слишком много остановился на личных чувствах, которых избегал в этих заметках. Но ведь моя личная катастрофа стоит в прямой связи с катастрофой общей, и потому я описываю ее здесь. Когда я приехал в Москву и спрашивал о том что брешут в Москве, - никто не мог ничего ответить. Никто газет не читает. Москва в маразме и даже не плодит слухов" /.../ [с. 331].
4 (17) декабря /.../ "Сегодня я начал заниматься делами, и мне казалось, что это лучше, но как только останешься один сам с собою, так и ловишь себя на мысли, что вот-вот расскажешь что-нибудь, когда приедешь в Посад или в санаторий к моей дорогой Нинке, которой нет и никогда не будет. Фактическая обстановка последних дней такова: в четверг утром я выбрал место в Новодевичьем монастыре и условился с могильщиками, что они приготовят могилу к суботе. Вечером я пошел ночевать к Лене и в пятницу выехал в Гребнево вместе с М.В. Сергиевским [Максим Владимирович Сергиевский (1892 - 1946) - филолог романист. С 1925 г. - профессор и заведующий кафедрой романо-германской филологи Московского университета.], который с удивительной любезностью вызвался меня сопровождать. Мы были в санатории в четверть 12-го дня. Возчик уже ждал нас; мы условились, что выедем в 4-м часу. До того я сидел все время в комнате М.М. Богословского. Нечего и говорить, что и Сергиевский и я встретили такой же радушный прием в санатории, как и в предыдущие дни. В 4 мы вышли из санатории пешком до церкви, поставили гроб в розвальни, привязали его и, сев сбоку, отправилсь в путь в в 4 3/4 дня. В 8 часов вечера мы были в селе Пахре [у Балашихи - А.П.], в 15 верстах от заставы, где оставались до половины 3-го. Гроб стоял во дворе; мы соснули в чайной, где, конечно, не обошлось без всякого рода вопросов. Когда мы выехали вновь, то мороз очень усилился, светила луна, и все небо было усеяно звездами: Орион, Сириус, Юпитер и, наконец, Венера - все пребывало перед нашими глазами. Она так любила кататься, и ее последнее катанье было в такой феерической обстановке".
[332 с.].
* * *
К моменту ареста Юрий Владимирович служил главным библиотекарем Всесоюзной библиотеки им. В.И.Ленина (Москва), преподавал в Институте народов Востока, был членом Археографической комиссии, работал в московской секции ГАИМК.
Ю.В. Готье. Отсюда.
Учёный был арестован 8 августа 1930 в Москве по «академическому делу». "Сознался", что возглавил "московскую секцию заговорщиков". Приговорен 8 августа 1931 к пяти годам лагерей. Сидел в Ухтпечлаг. Из АН не исключался. Выпущен до конца
срока, жил некоторое время в Самаре, в 1934 вернулся в Москву.
______
Свод кратких сведений об авторе дневника: Готье Юрий Владимирович (1873-1943). Историк, археолог, академик АН СССР
(1939). Работал в Румянцевском музее и Государственной библиотеке СССР
им. В.И. Ленина (1898-1830), в Государственной академии истории
материальной культуры (1921-1929), в Институте истории АН СССР
(1937-1941). Преподавал в Московском университете (1903-1918), в
Московском межевом институте (1907-1917), на Московских высших женских
курсах (1902-1918), в Народном университете А.Л. Шанявского (1913-1918),
в Институте этнических и национальных культур народов Востока
(1928-1930), в Педагогическом институте им. К. Либкнехта и в Московском
историко-архивном институте (1936-1938) и др.
Был женат вторично на научной сотруднице Румянцевского музея Вере Михайловне (1888 (28 ноября 1889?) - 1961 (1864?). Фотографий Нины Николаевны Готье не найдено, но, наверняка, они где-то есть... Как бы было замечательно их найти!
А. Послыхалин, 2015. trojzzza@mail.ru При использовании материала (текст, фотографии) обязательна ссылка на trojza.blogspot.com.
