Якиманский район Москвы в 1812 году по воспоминаниям очевидцев

Якиманский район располагается на юго-западе ЦАО г. Москвы. Первые поселения возникли в этой части города вдоль берега Москвы-реки и будущей улицы Большой Якиманки, выводившей путников на известную с XIV века Старую Калужскую дорогу. Современная планировка улицы Большой Якиманки в целом сохранила первоначальное направление дороги на Калугу. Название улицы произошло от наименования придела Иоакима и Анны Благовещенской церкви, построенной здесь в 1493 году. В начале улицы в те стародавние времена находилось подворье коломенского Голутвинского монастыря и Голутвина слобода, давшая свое имя нынешним Голутвинским переулкам. Почти у каждой из главных улиц Якиманки с глубокой старины существовали улицы-дублеры – Малая Якиманка, Малая Полянка.


В XIV веке весь берег Москвы реки находился во владениях великого князя. В духовной грамоте Дмитрия Донского 1389 года впервые упоминалось село Хвостовское, находившееся в районе современных Хвостовских переулков. Историки полагают, что к тому же времени относится и образование дворцового села Кадашево в районе одноименной набережной и переулков, впервые упоминавшегося в духовной грамоте Ивана III 1504 года...


Вид Якиманки от Тайницкой башни Кремля. Художник: Д.С Индейцев, ок. 1850 года, фрагмент.


У будущего Всехсвятского (Большого Каменного моста) в XV веке находилась часть древнего московского торжища. К концу того же века торг в этих местах замирает, а напротив Кремля возникает обширный Государев сад с Верхней и Средней садовническими слободами. В XVI-XVII веках на низменном, заболоченном лугу напротив Кремля образовалась Болотная площадь, которая скоро стала популярным местом народных гуляний и кулачных боев.

В XVI веке к югу от Кадашевской слободы возникает сеть военных поселений стрельцов. Древнейшим из них были Наливки (на месте нынешних Спасо-Наливковских переулков). Здесь у Крымского брода, нынешнего Крымского моста, – важной стратегической переправы, Василий III поселил крупный отряд военных и возвел укрепленный острог. Хорошо организованная оборона этой части города позволила Москве избежать разорения от нашествия крымского хана Казы-Гирея 1591 года и обратить в бегство его полчища. Вплоть до середины XVII века среди населявших Якиманку жителей преобладали военные.

Якиманка – одна из самых молодых частей города. В городскую черту район был включен вместе с возведением укрепленного вала Земляного города, сооруженного сразу после татарского набега Казы-Гирея в 1591-1595 годах по повелению царя Федора Иоанновича. Земляной вал с глубоким рвом перед ним был оборудован деревянной стеной и башнями в местах его пересечения с крупнейшими дорогами. На современной Калужской площади в одной из башен были образованы Калужские ворота Земляного вала. С севера к воротам подходила Большая Якиманка, а с юга начинались Большая Калужская (Ленинский проспект) и Мытная улицы. В XVIII веке на Мытной находился Мытный двор, где взималась пошлина – «мыт» на пригнанный в Москву для продажи скот. К западу от Мытной пролегала дорога, идущая на подмосковное село Шаболово. Здесь в 1699 году появилась деревянная Троицкая церковь, перестроенная в камне в 1747 году.

На пересечении Большой Ордынки и земляного вала находились Серпуховские ворота. От них начинались Подольская большая дорога, выводившая путников на Подольск, Серпухов и Тулу и Каширская дорога. В 1611 году в период польской интервенции район Якиманки стал оплотом военного сопротивления полякам. Деревянные стены вала Земляного города (Скородома) сгорели, но после войны были восстановлены. Выгоревшие Серпуховские ворота были заново возведены из кирпича. Земляной вал был окончательно снесен здесь после Отечественной войны 1812 года, в 1820-х годах. В то же время был устроен проезд от Крымского моста к Крымской площади и обустроена сама площадь.


Всехсвятский каменный мост. Москва конца XVII века. Художник: А. Васнецов.

В 1686-1693 году на месте древней переправы был возведен Каменный Всехсвятский мост (Большой Каменный мост) – первый постоянный каменный мост через Москву-реку. 


Вид на Кадашевский Хамовный двор и колокольню церкви Космы и Дамиана. Гравюра: Ф. Алексеев, 1800-е годы.

К концу XVII века торгово-ремесленный район Якиманки был густо заселен и тесно связан с Государевым двором. В его центре находилась богатая Кадашевская слобода с большим количеством каменных палат. Вблизи Кадашей находилось небольшое поселение толмачей – переводчиков, с храмом Николая Чудотворца в Толмачах, построенного в дереве в 1625, а в камне – в 1697 году. В 1658-1661 годах посредине нынешнего Старомонетного переулка вместо обветшавшего деревянного строения было возведено огромное двухэтажное кирпичное здание государева Кадашевского Хамовного двора (полотняной мануфактуры), перестроенного позднее под Монетный двор. При Петре I здание некоторое время занимала «Навигацкая математическая школа», переведенная в 1801 году в Сухареву башню. В начале XIX века здание Хамовного двора было снесено.  

Кадашевский ткацкий двор. Реконструкция: М.П. Кудрявцев. 

В XVII-XVIII веках улица Большая Полянка звалась Космодамианской улицей по церкви Космы и Дамиана Ассийских в Кадашах. Южнее по улице в 1667-1679 годах был возведен один из лучших памятников древней русской архитектуры – храм Григория Неокесарийского, дошедший до нашего времени. Южнее храма располагались дворы Казачьей слободы. Неподалеку от Кадашевской слободы в XVII веке располагались дворы Екатерининской слободы, в которой проживали белильщики тканей Хамовной полотняной мануфактуры с церковью Св. великомученицы Екатерины на Всполье, построенной в дереве в 1612, а в камне в 1657 году.  

Вид на Большой Каменный мост из Замоскворечья. Гравюра XVIII века. 

В начале XVIII века после упразднения стрелецких полков и перевода столицы в Санкт-Петербург район Якиманки на время теряет свое былое значение. Но к середине XVIII века здесь вновь возникают важные государственные учреждения. До 1760 года у Каменного моста находился крупный торговый центр города с многочисленными лавками. К востоку от Каменного моста на месте сгоревшей части Государева сада было возведено здание Суконного двора. Недалеко от него действовал Каменномостский казенный питейный двор. Между Якиманкой и Полянкой возникают здания городских усадеб именитых родов Трубецких, Хованских, Милославских… К 1775 году окончательно оформляется возникший еще в допетровское время Полянский рынок на одноименной площади у церкви Григория Неокесарийского в Дербицах. В середине XVIII века район активно заселяется представителями купечества. 

До прокладки Водоотводного канала прибрежная часть района ежегодно заливалась паводками. Постройка канала в 1783-1786 годах была вызвана необходимостью отвести воду Москвы-реки для ремонта Большого Каменного моста. При постройке канала выше моста была сооружена земляная плотина, и уровень реки у Крымского брода поднялся. Тогда для переправы через реку здесь в 1786 году был возведен деревянный Никольский мост, перестроенный из более надежного материала лишь к 1872 году и впоследствии получивший название Крымского. Через Водоотводный канал напротив Большого Каменного моста был перекинут Малый Каменный мост. С появлением канала застройка северной части набережной перед Кремлем начинает приобретать представительский вид. 

В 1802 году в местности за земляным валом южнее Крымского моста по проекту архитектора М.Ф. Казакова на средства, завещанные князем Дмитрием Михайловичем Голицыным, была построена в камне Голицынская больница «для бедных» вместе с богадельней на 30 мест. В 1802 году в больнице было 50, а в 1805 году — 100 мест для больных. Сохранившееся до наших дней здание входит ныне в ансамбль Первой городской клинической больницы. 

В первой половине XIX века местность Земляного города к северу от Земляного вала относилась к Якиманской части города, а к югу кварталы до Камер-Коллежского вала относились к Серпуховской части. Большая Калужская улица (нынешний Ленинский проспект) пересекала вал у Калужской заставы. 

Шел 1812 год.
Яркое августовское солнце стояло над Якиманкой. Отраженный оконными стеклами свет падал на проезжую часть улиц, точно как и сейчас, играя в листве деревьев. Прекрасная погода, стоявшая в конце лета 1812 года, позволяла временами забыть, что где-то далеко гремела война и грохотали кровопролитные сражения. В распахнутых на улицу для просушки деревянных домов окнах случайный прохожий по-прежнему мог разглядеть черты старинного неспешного уклада московской жизни с непременными самоварами, щедрыми застольями и тихими житейскими радостями. Лишь только светлой ночью, выйдя на улицу, освященную ярким светом стоявшей в небе кометы, и потолковав с полуночниками – зеваками, можно было, поддавшись суевериям, счесть в ее появлении признак приближавшейся беды. 

Комета 1812 года. Английская гравюра, XIX в. 

«Большая звезда» наводила страх на народ. «Красивая такая была, словно сноп раскидистый» - вспоминала Елена Алексеевна Похорская, супруга дьякона церкви Петра и Павла на Якиманке: «Как вечер – все высыпят за ворота на нее поглядеть, и толкуют, к чему бы это она пришла; старики так и говорили, что либо опять будет моровая язва, либо война» (1., с. 48). Донесения с все ближе подвигавшейся к древней столице линии фронта были доступны москвичам через афиши генерал-губернатора Москвы графа Ф.В. Ростопчина, наклеенные на столбах в местах народных гуляний, на перекрестках, и по утрам раздававшихся любому желающему у его дома на Лубянке. События описывались в них в патриотическом, мажорном ключе, да и сам граф искренне верил, что француз ни за что не будет допущен до Москвы. Но хоть и мало кто верил, что француз пойдет на Москву, священник Петропавловской церкви, что на Якиманке, решился вместе с двумя дьяконами спрятать ценнейшие предметы ризницы храма. Как только в приходе узнали о решении батюшки, многие богатые прихожане через старосту обратились к нему с просьбой спрятать и свои собственные вещи в церкви. По воспоминаниям Е.А. Похорской: «И придумали они, да как хитро! Была вся наша церковь от самого пола на целую сажень, коли не больше, обита зеленым сукном. Ободрали это сукно с одной стены, у которой окон не было, и велели прихожанам приносить сундуки и ставить их друг на дружку к самой той стене. Как наставили их высоко, так забрали досками до самого свода, а уже доски обили сукном в ту вышину, что и другие стены, а около сводов выбелили, так что ничего приметить нельзя. /…/ Много добра у нас в церкви стояло. Прихожане были богатые. Помню, от одного генерала Данилова принесли три сундука с серебром да с мехами. А утварь всю поставили под церковный пол: плиты подымали. А антиминс да сосуды старинные оловянные батюшка оставил на всякий случай на престоле, потому, говорит, неизвестно, может, и приведет Бог обедню отслужить, а тут французу покорыстоваться не на что» (1., с. 46-47). Священник Петропавловской церкви затем покинул Москву. 

Подобным образом поступил и священник церкви Николая Чудотворца в Толмачах, Иоанн Андреев, спрятав имущество своего храма и ценные вещи ризницы под плитами, покрывавшими пол его храма. Также сделал и священник церкви Екатерины на Всполье, скрывший особо ценные предметы под церковным помостом. Прямое распоряжение московского викария Августина о сокрытии церковной утвари в приходских церквях поступило только 3 сентября (22 августа по старому стилю), за несколько дней до Бородинской битвы. Зато было известно распоряжение Ростопчина, запрещавшее прятать в церквях особо почитаемые народом реликвии во избежание ропота и паники среди москвичей. Прозорливые приходские священники Якиманки действовали на свой страх и риск. До последнего дня не хотел прятать дорогие предметы ризницы священник церкви Иоанна Воина на Якиманке, Дмитрий Аверкиев (ум. 1819). Несколько раз церковный староста, купец-фабрикант Федот Федотов Бобылев обращался к нему с предложением вывести церковную утварь из Москвы на 11 предоставленных им подводах и спрятать ее на его суконной фабрике находившейся в 35 верстах от Москвы, но «не имея начальственного предписания» священник не соглашался на его предложение. Лишь накануне вторжения французов в Москву, второпях собрав драгоценные вещи, отец Дмитрий перенес их «на потаенную в южной стене алтаря лестницу, направленную в небольшое отделение подвала, и дверь из алтаря ведущую на лестницу оставив без всякого запора, заставил шкафом с книгами» (2., с. 49). Священник Дмитрий Аверкиев покинул Москву накануне входа неприятеля. Утварь домовой церкви Св. Димитрия Царевича при Голицынской больнице, вместе с запасным больничным бельем и некоторыми картинами из богатейшего Голицынского собрания накануне вступления французов в Москву были спрятаны по распоряжению эконома больницы Христиана Ивановича Цингера в 4 кладовые, находившиеся в нижнем и верхнем этажах флигелей. Двери их были заложены кирпичом и заштукатурены заподлицо коридорных стен (3., с. 34). Прочие картины, упакованные в специально приготовленные для них ящики, по предписанию главного директора больницы, князя Сергея Михайловича Голицына (1774-1859) были отвезены в его подмосковную вотчину, село Гребнево (4. Т.1., с. 6-7). 1 (13) сентября Х.И. Цингер отпустил всех служащих, желавших покинуть Москву в Крапивенскую вотчину Тульской губернии, приписанную больнице, выделив им две одноконные подводы, а сам занялся спешными приготовлениями к худшим временам: у кого были куры – всех перекололи на жаркое, впредь с запасом напекли пирогов, лепешек и хлеба, оставшееся имущество спрятали в подвалы главного больничного корпуса.

«Берите мои гроба, православные, и почивайте в них с Богом!»

В понедельник 7 сентября (26 августа) ветер доносил до Москвы отдаленные, глухие раскаты орудийных залпов. За 100 верст от Москвы под селом Бородино лилась кровь защитников Отечества. Объявленная на следующий день в афише Ростопчина победа (5. №44, с. 57) еще больше укрепила надежду москвичей на благополучный исход событий. 11 сентября (30 августа) граф писал: «Светлейший [светлейший князь М.И. Кутузов] говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет, и готов хоть на улицах драться. Вы, братцы, не смотрите, что присутственные места закрыли; дела прибрать надобно, а мы своим судом со злодеем разберемся!» (5. № 45, с. 58). Государственные учреждения (присутственные места) в те дни уже покидали столицу. Вереницы подвод с архивными делами тянулись на Казань и Нижний Новгород по Владимирской дороге. Елена Похорская в те дни вместе с подругой-дьячихой решила поглядеть, что происходит на Калужской заставе Камер-Коллежского вала: «Стали мы подходить, да так и ахнули: что карет, что колясок, что повозок, и не перечтешь! Как есть всю улицу запрудили. Кто ехал по казенной надобности того пропускали вперед, а другие по два, да по три часа стояли, ждали своей очереди. Все торопятся, суетятся, теснятся, лошади пугаются, пешеходов давят; шум, крик, гам, точно все от пожара бегут» (1., с. 48). Час от часу, все глубже погружаясь в мертвое безмолвие, пустела Якиманская часть, озаренная ярким солнцем погожих дней. Выехали состоятельные дворяне. За ними и купечество оставило свои особняки. Закрывались рынки и торговые ряды, пустели некогда многолюдные площади. Собравшийся в дорогу мастер-гробовщик, закрывая свою лавку на улице Полянке, с горечью говорил, обращаясь к редким прохожим: «Мне своего товара с собой не увезти, а я им кланяюсь матушке Москве: его скоро много здесь потребуется. Берите мои гроба, православные, и почивайте в них с Богом!» (1., с. 47-48). Последние редкие дорожные экипажи с грохотом проносились по пустым мостовым. Москва притаилась в тревоге и ожидании неизбежной трагической развязки. 

Казаки, летящие на тревогу. Раскрашенная гравюра, 1813 г. Источник: museum.ru 

С раннего утра понедельника 14 (2) сентября с Каменного моста можно было наблюдать, как позади Кремля проходят отступавшие части русской армии. К 8 часам утра при ясной и теплой погоде народ собрался в церковь благоверного царевича Димитрия при Голицынской больнице. После молебна беженцы тронулись в путь по направлению к Калужской заставе, но в 10 часов утра мимо них от заставы поскакал верхом русский офицер, кричавший в толпу: «куда вы собрались? Попадетесь прямо неприятелю, и всех вас ограбят и воротят в Москву». В 12 часов дня со стороны Калужской заставы показался эскадрон русских казаков. На вопросы высыпавших на улицу больных, казаки отвечали, что «за заставой неприятель, идет польская армия с князем Понятовским» (3. Прил. XLII, с. 122). Затем казачий эскадрон отступил к Москворецкому мосту.

«Дай, говорят, хлеб, деньга»

После полудня молодая семнадцатилетняя дьяконица Елена с четырехмесячным сыночком Сережей сидела у растворенного окна в небольшом двухэтажном доме дьяка у церкви Петра и Павла на Якиманке и вязала чулок. Вдруг за окном послышались торопливые шаги, Елена выглянула в окно и увидела свою подругу, жену другого дьяка той же церкви, которая, запинаясь, с волнением в голосе, прокричала: «Матушка, Елена Алексеевна, ребята сказывают, что Бонапарт вошел в Дорогомиловскую да в Калужскую заставу». Уже будучи старушкой, дьяконица сохранила живые воспоминания этого трагического момента: «У меня чулок из рук выпал, я так и крикнула: «Дмитрий Власьевич, слышишь?». А муж сидел в другой комнате и писал. Как я вскрикнула, он и спрашивает: «Что там случилось?» - «А то, говорю, случилось, что Бонапарт пришел, дьячиха сказывает». Он рассмеялся. «Эх ты, говорит, дура-баба, дьячихе веришь, а генерал-губернатору не веришь! Вот она, графская-то афишка, ведь я тебе ее читал. Поди-ка лучше, да вели самоварчик поставить, а мне пока не мешай: я проповедь пишу». Сошла я вниз, велела кухарке самовар поставить и все расспросила у дьячихи. Пока она мне рассказывала, что слышала о французе, кухарка подала самовар, и я стала разливать чай. Вдруг на улице [Большой Якиманке] поднялись крики; отец дьякон высунулся в окно, поглядел, потом поставил чашку на стол. Я вижу, руки у него дрожат, и посмотрела на него: он побледнел, словно его мукой обсыпали. Я говорю: «Родимый ты мой, что с тобою?». А он еле языком шевелит, только и вымолвил: «Французы!» и сел. Я подала ему воды, стала его уговаривать, что отчаиваться нечего, и что Бог не без милости. Он все молчал, а стал понемножку в себя приходить, и кровь понемногу в лице показалась. Потом он встал, схватил ростопчинскую афишку, разорвал ее в клочки, подошел к окну, да тут и стал, словно замер на месте. /…/ Вдруг видим, у нас на дворе мелькнул мундир, потом другой, и послышались шаги на лестнице. Глядим, входят два француза. «Дай, говорят, хлеб, деньга». Я взглянула на мужа, и не знаю куда мне броситься, а он крикнул: «Дай же им, не то хуже будет: перебьют нас всех!». Подала я хлеба и показываю, что денег нет. Они взяли со стола сахар и баранки, приготовленные к чаю и ушли» (1., с. 48-49). 

Элитная рота 16-го уланского полка 5-го корпуса Ю. Понятовского в 1812 году. Художник: Я. Хелминский. 

Мимо церкви Петра и Павла на Якиманке с шашками наголо торжественно проезжала конница 5-го корпуса генерала Юзефа Антония Дмитрия Понятовского (1763-1813). 5-й корпус был сформирован из поляков великого герцогства Варшавского и состоял из трех польских дивизий и трех дивизий легкой кавалерии. Войско Понятовского, насчитывавшее при переходе через Неман от 28 до 30 тысяч солдат, но уже изрядно потрепанное в боях, подходило к Москве с юго-запада от Вереи (ныне город районного подчинения Наро-Фоминского района). Понятовскому было приказано занять постами довольно большое пространство от Коломенской (Рязанской) дороге через восточные заставы Москвы до Троицкой (Крестовской) заставы на северо-востоке (Мещанский район) (6., с. 21). За поляками следовал 1-й корпус французской армии под командованием «железного маршала» Луи Николя Даву (1770-1823) (6., с. 18). В первый день вступления армии Наполеона в Москву корпус Понятовского, выставил пикеты на городских заставах Камер-Коллежского вала, и частично рассредоточился по городу, установив караульные посты на крупнейших московских площадях, а корпус Даву провел ночь в бивуаке, разбитом за Калужской заставой. 

С севера через Каменный мост в район также вступали французские отряды. Случайно в этот момент здесь оказалась купчиха Анна Григорьевна Круглова со стариком-отцом: «Дошли мы до Каменного моста: тут столпились человек сто наших, и по мосту проходили неприятельские полки. Около нас остановилось несколько солдат. Отец вздумал погрозиться на них своим ружьем. Один из них рассердился, выхватил у него ружье и ударил бедного отца прикладом по затылку. Кровь брызнула из раны. Мы взяли отца под руки, продрались кое-как через толпу, отыскали тряпок в своих узелках и обвязали ему голову» (1., с. 61). 

Служившие в наполеоновской армии польские солдаты в полной мере испытывали сладкое чувство реванша за поражения их прадедов времен интервенции 1598-1613 годов. Победа Наполеона, казавшаяся со вступлением в Москву окончательной, дала возможность полковнику-лейтенанту 5-го корпуса Роману Солтыку (1791—1843) написать в дневнике следующие слова, выражающие всю суть участия поляков в нашествии: «Можно понять, какое я испытывал чувство при виде древней столицы царей, возбудившем во мне столько великих исторических воспоминаний. На ней в начале XVII столетия победоносные поляки водрузили свое знамя, и перед ним преклонился Московский народ, признав своим государем сына нашего короля. И вот их потомки, сражаясь на флангах Наполеона, пришли во второй раз осенить ее своими победоносными орлами. Все эти победы моих соотечественников, старые и новые, сливались в одно целое в моем воображении, и я припоминал деяния Ходкевичей, Жолкевских и Сапег, заставлявших трепетать Московское царство» (7; 6., с. 16). Искушенный в истории, Роман Солтык, видимо, забыл слова гетмана Сапеги, который, подводя итог интервенции, в свое время писал: «А, в конце концов, и престол, и все царство Московское было из рук выпущено и даром потеряно, Речь Посполитая, корона польская обременена бесполезно неоплатными долгами, государства опустошены, Речь Посполитая вовлечена в вечную войну с этим народом [русским] и в большие опасности с других сторон; на короля польского и на королевство его навлечены большое бесславие, позор, посрамление и позорное поношение» (8., с. 13). 

Вид Голицынской больницы со стороны сада. Акварель: М. Казаков, 1798 г. 

Тем временем, при Голицынской больнице оставались: эконом Христиан Иванович Цингер, взявший на свои плечи управление внушительным хозяйством, помощник эконома Анкудинов, надзиратель по дому Томе, аптекарь Винтер, лекарские и аптекарские ученики, певчие домовой церкви, повара и хлебники. Прислуга, пытавшаяся в страхе покинуть больницу, была остановлена хитростью аптекаря Винтера, который «заманивал к себе в аптеку всех, кто ему ни попадался для угощения на прощание, и запировал в оной, чтобы не оставляли больницы» (3. Прил. XLII, с. 122). После вступления польского авангарда в город помощник эконома Анкудинов вместе с аптекарем Винтером, взяв с собой большой ржаной хлеб, пошли навстречу князю Понятовскому, и, повстречав его у заставы, просили заехать в больницу и предложили больничные палаты для раненых французов. В то самое время напротив церковной паперти был выставлен накрытый стол с вином и закуской. По воспоминаниям очевидца, «во втором часу приехал в больничный дом князь Понятовский со своим штабом и, не слезая с лошади, пил вино, также его офицеры и солдаты были угощаемы. Служащие больницы испросили у него караул, которого он и оставил человек 40. В это же время в Москве разбивали кабаки, магазины и лавки. Грабили же жители Москвы и окрестные крестьяне» (3., Прил. XLII, с. 122). Не отставали в грабеже и солдаты Понятовского…  

Церковь Троицы Живоначальной на Шаболовке. Фотография отсюда, 2011 г. 

Едва ли не первой 14 (2) сентября войсками Понятовского была разграблена небольшая летняя церковь Троицы Живоначальной на Шаболовке с приделами Покрова Пресвятой Богородицы, святителя Николая Чудотворца и высокой стройной колокольней, построенная в камне в 1745-1747 годах на месте деревянного храма, известного с 1691 года. В ходе погрома церковь была осквернена, а все церковное имущество расхищено. По словам историка этой церкви Н.Л. Дружины: «В описи церковного имущества составленной в 1813 году, все сосуды, кресты, Евангелие и дарохранительницы показаны купленными в 1812 и 1813 годах. Записано только одно «Евангелие, оставшееся после неприятеля, большое, на александрийской бумаге без всякого оклада. По другим источникам видно, что наличные деньги церковные 123 руб. 51 коп. были сохранены от похищения, и что Троицкой церкви «расходная книга выдана в 1813 году апреля 13 (1) дня вместо изорванной бывшими в Москве 1812-года французами», как значится на заглавном листе» (9., с. 10). После войны в церкви не оказалось антиминса, престол и жертвенник были повреждены, а богослужебные книги, изорванные по страницам, покрывали пол храма. Во время пожаров, охвативших Якиманскую часть, - Серпуховская полицейская часть, к которой относился храм по своему местоположению, практически не пострадала от огня. Весной 1813 года церковь была освящена вновь. В 1840-1852 годах была перестроена трапезная с приделами. В 1885-1895 годах старый летний храм был из-за ветхости разобран, а на его месте возникло строение, в целом сохранившееся до наших дней. После закрытия церкви около 1930 года ее строение было сильно обезображено: колокольня и главка церкви разобраны, в здании разместили клуб. Храм был возвращен верующим в 1993 году. 

Пройдя выше по Большой Калужской улице (нынешнему Ленинскому проспекту), и без труда войдя в бывшие Калужские ворота Земляного города (ныне – Калужская площадь), солдаты Понятовского разграбили имущество церкви Иконы Божией Матери у Калужских ворот, стоявшей у юго-западного угла дома 16 по улице Житной. Каменный храм был построен к 1694 году на месте ветхого деревянного 1676 года постройки. В последовавший пожар церковь сохранилась от огня, но ее осквернение в ходе погрома вызвало повторное освящение храма в то же наименование. В 1816-1830 годах на месте ворот земляного вала была устроена Калужская площадь. Вал Земляного города окончательно срывают, а ров перед ним засыпают. В 1853-1855 годах при церкви была возведена новая трапезная с Никольским и Крестовоздвиженским приделами, но в 1876-1886 годах старая каменная церковь была разобрана, а на ее месте возник новый пятикупольный храм в псевдо-византийском стиле, включивший старинную шатровую колокольню 1694 года. В 1922 году храм был закрыт, разобраны купола и колокольня, а позднее в обезображенной святыне был устроен кинотеатр. Храмовое строение было снесено в 1972 году. 

Научная педагогическая библиотека имени К. Д. Ушинского в усадьбе Демидовых. Фотография отсюда. 

В тот же день, по словам одного иностранца, проживавшего в доме Демидова в приходе церкви Николая Чудотворца в Толмачах (Большой Толмачевский переулок, 3, 5) несколько первых проходивших мимо дома солдат вежливо обратились к нему с просьбой о хлебе. Пообедав, они также вежливо поблагодарили хозяев. Вслед за ними начали приходить все новые и новые партии с тем же требованием. Солдаты не позволяли себе производить грабежи днем, тем боле, что в дом то и дело приходили офицеры с распоряжением о том, чтобы в случае насилия или грабежа жители дома тут же обращались на ближайшую гауптвахту. Но, как рассказывал очевидец в своих воспоминаниях: «к 10 часам вечера наши последние запасы истощились, а солдат врывалось все более и более, и они уже не просили, а требовали и приказывали. Мы давали им денег и старались объяснить, что мы отказываем им не по доброй воле, а по недостатку припасов, которых ночью никоим образом не можем пополнить… Они уходили крайне недовольными, но ограничивались только угрозами и никого из нас не тронули. Последние четыре солдата забрали у нас деньги и вещи. Которые им понравились, и поклялись нас убить, если к завтраку им не будет яичницы и ветчины» (10., с. 67-68). 

Вид на Воробьевы горы и Хамовнические сады из Нескучного сада. Акварель И.И. Подчарского 1818-1820 гг. 

К вечеру 14 (2) сентября польские солдаты, уже побывавшие днем в доме дьякона Петропавловской церкви на Якиманке, вернулись туда и расположились на постой в двух пустовавших комнатах первого этажа. Наверх к дьякону и его супруге Елене прибежала их кухарка Аксинья, сообщившая, что незваные гости уже съели приготовленный ею ужин и стали размещаться на ночлег. «Пускай ночуют, - сказал отец дьякон, теперь они хозяева» (1., с. 49). На утро, пока солдаты еще спали, семья дьяка, наскоро выпив чая, собралась покинуть свой дом, и пошла по направлению к Калужской заставе, но встреченный ими прихожанин храма сказал, что на заставе уже расположился французский караул, не выпускающий москвичей из города. Дьячиха Елена вспоминала: «Повернули мы к Крымскому броду, и видим издали на Орловом лугу народу что муравейник. Сели тут и мы, и я стала оглядываться и прислушиваться. Чего, чего там не было! И старый и малый, и нищий и богатый. Корзинки с новорожденными детьми, собаки, узелки и сундучки. Все расположились на лугу, и говор-то, говор, что пчелиный рой» (1., с. 50). Орлов луг, располагавшийся на месте корпусов 1-й Градской больницы, был частью обширной усадьбы видного государственного и военного деятеля второй половины XVIII века Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского (1737-1807). В 1812 году усадьба, включавшая два великолепных дома и территорию Нескучного сада, принадлежала его дочери, графине Анне Алексеевне Орловой-Чесменской (1785-1848), в 1825 году продавшей усадьбу в казну для устройства больницы. «Погода, - по словам дьячихи Елены Похорской, на наше счастье, стояла сухая, а только ночи, разумеется, были свежи. Прикроемся, бывало, всем своим тряпьем, да где сидели, там и приляжем. А насчет пищи мы жили без нужды. Все кондитерские остались отперты, да частные кладовые, да ряды. Бери кто что хочет, особенно в рядах. Они горели, да не все, и много в них добра осталось. Целые цибики чаю стояли, головы сахару, и всякого было много съестного припаса. У нас на лугу постоянно самовары кипели, либо разложат огонь и варят какую-нибудь похлебку. Провизию брать из рядов да из кладовых мы не считали грехом, потому что и без того бы не уцелела; опять не умирать же нам с голода, а вот беда, что многие из наших грабили не хуже неприятеля! Уйдут, бывало, с Орлова Луга, бродят по пустым домам, и принесут с собой целые узлы накраденных вещей. И смотреть-то бывало срамно. Случалось и то, что грех-то на душу возьмут, а покорыстоваться, все-таки не придется. Иной раз еще не донесут до места награбленное добро, а неприятели его отобьют. И страшно было и грустно, а иной раз, по молодости, разболтаешься с добрыми людьми, и повеселеешь» (1., с. 51). На Орловом лугу дьяк с дьяконицей прожили под открытым небом больше двух недель. 

Пожар Москвы в 1812 году. Художник: И. Айвазовский, 1851 г. В центре картины изображен Каменный мост. 

Наблюдая за пожаром Москвы из окон Голицынской больницы, старший писарь Федор Щербаков вспоминал, как с 14 (2) на 15 (3) сентября всю ночь «голуби, вороны, галки летали над Москвой, казались все огненными; было от зарева светло как днем, только у нас за Москворечьем, была темнота, пожаров еще не было по эту сторону Москвы-реки» (3., Прил. XLII, с. 123).

Продолжение следует здесь...

А.Ю. Послыхалин, 2011. При использовании материала обязательна ссылка на trojza.blogspot.com.

См. по теме:

Московский Кремль и Красная площадь в 1812 году по воспоминаниям очевидцев.

Китай-город в 1812 году по воспоминаниям очевидцев.

Мещанский район Москвы в 1812 году по воспоминаниям очевидцев Часть I. Часть II.;

Тверской район Москвы (Сретенское благочиние) в 1812 году по воспоминаниям очевидцев;

Пресненский район Москвы в 1812 году по воспоминаниям очевидцев. 

Красносельский район Москвы в 1812 году по воспоминаниям очевидцев.

Басманный район Москвы в 1812 году по воспоминаниям очевидцев.
Замоскворечье в 1812 году по воспоминаниям очевидцев.

ПРИЛОЖЕНИЕ 1.

Разработка, сопоставление карт, графическая визуализация: А. Послыхалин, trojzzza@mail.ru

ПРИЛОЖЕНИЕ 2.
Храмы Якиманского района Москвы, существовавшие в 1812 г.:
Церковь Воскресения Христова в Кадашах.
Церковь Григория Неокесарийского в Дербицах (на Полянке).
Церковь Св. Екатерины (Спаса Нерукотворного образа) на Всполье (на Ордынке).
Церковь Иоанна Воина на Якиманке.
Церковь Марона Пустынника (Благовещения Пресвятой Богородицы) в Старых Панех.
Церковь Николая Чудотворца (Рождества Пресвятой Богородицы) в Голутвине.
Церковь Николая Чудотворца (Троицы Живоначальной) на Берсеневке, в Верхних Садовниках.
Церковь Николая Чудотворца (Сошествия Святого Духа) в Толмачах.
Церковь Софии Премудрости Божией в Средних Садовниках.
Церковь Успения Пресвятой Богородицы в Казачьей слободе.
Церковь Троицы Живоначальной на Шаболовке.
Церковь Иконы Божией Матери Всех Скорбящих Радость на Большой Ордынке.
Не сохранившиеся:
Церковь Иконы Божией Матери Казанская у Калужских ворот.
Домовая церковь благоверного царевича Димитрия при Голицынской больнице.
Церковь Спаса-Преображения Господня в Наливках.
Церковь Петра и Павла на Якиманке.
Церковь Иоакима и Анны (Благовещения Пресвятой Богородицы) на Якиманке.
Церковь Космы и Дамиана Ассийских (Рождества Пресвятой Богородицы) в Кадашах.

Исп. лит.
1. Рассказы очевидцев о двенадцатом годе, собранные Т. Толычевой (Е.В. Новосильцевой). М., 1912.
2. Архим. Григорий (Воинов). Церковь св. Иоанна Воина в Москве. М., 1883.
3. Сейделер И.И. Московская Голицынская больница в ряду европейских больниц. М., 1865.
4. Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года, собранные и изданные П. И. Щукиным. Ч. 1-10. М., 1897-1908.
5. Картавов П.А. Летучие листки 1812 года. Ростопчинские афиши. СПб., 1904.
6. Попов А. Французы в Москве. М., 1876.
7. Soltyk R. Napoleon en 1812, memoires historiques et militaires sur la campagne de Russie. Paris, 1836.
8. Любавский М.К. Литовский канцлер Лев Сапега о событиях Смутного времени. М. 1901.
9. Дружина Н.Л. Краткое историческое описание храма Святой Живоначальной Троицы на Шаболовке в Москве. М., 1911.
10. Корелин М. Новые данные о состоянии Москвы в 1812 году. / Русская мысль. Год 17-й. Октябрь. М., 1896.
11. ЧОИДР, 1858, кн. 4 отд. 2., Примечания И.М. Снегирева.
12. Лажечников И.И. Походные записки русского офицера. М., 1836.
13. Снегирев Н.М. Русская старина в памятниках церковного и гражданского зодчества. Т. 1-6. М., 1852-1860.
14. Храм Богоматери, Всех скорбящих радости, что на Ордынке, в Москве. М., 1906.
15. Шувалов С.В. Церковь, Замоскворецкого сорока, св. Григория Неокесарийского, при Полянке в Москве. М., 1914.
16. Рязанов А. Воспоминания очевидца о пребывании французов в Москве в 1812 году. М., 1862.
17. Норов А.С. Война и мир (1805—1812). С исторической точки зрения и по воспоминаниям современника. По поводу сочинения графа Л. Н. Толстого «Война и мир» / Военный сборник. № 11. СПб., 1868.
18. Русский архив. Кн. 4, 1876.
19. Благовещенский И. Спасопреображенская, что в Наливках, церковь в Москве. М., 1875.
20. Скворцов Н. Церковь во имя святителя Николая Чудотворца, в Голутвине, Замоскворецкого сорока в Москве. М., 1903.
21. Любецкий С.М. Русь и русские в 1812 году. М., 1869.