Многие из моих читателей знают, что я являюсь "библиофилом-фанатиком", а также счастливым обладателем одного из номеров известного журнала "Мир искусства" 1903 года. Одна из глав этого роскошного издания уже вдохновила меня на пост о "Тереме в Талашкине", но вот другая, посвящённая Архитектурной выставке в Москве 1903 года в своё время весьма озадачила. Желание узнать подробности проведения этой уникальной выставки, впервые познакомившей широкие круги общественности России с новым для того времени художественным направлением модерн, натолкнулись на удручающее отсутствие материалов в сети. Счастливым исключением, разве, являлась эта статья, посвящённая, правда, Санкт-Петербургской (второй выставке модерна) марта 1903 года.
Московская архитектурная выставка "нового стиля", которой мы посвятим наш иллюстрированный пост, проходила в Москве с декабря 1902 по январь 1903 года под патронажем великой княгини Елизаветы Фёдоровны (1964-1918) - супруги московского генерал-губернатора Сергея Александровича. Эта выставка, по авторитетному мнению Марии Владимировны Нащокиной "стала первой программной выставкой искусства модерна в России [1]...
Думаю, не лишним будет напомнить, что в память торжественного посещения в 1891 году уездного города Богородска московским генерал-губернатором, великим князем Сергеем Александровичем (1857-1905) и его супругой – великой княгиней Елизаветой Федоровной было возведено новое здание земского училища в подмосковном селе Гребнево.
Выставка была организована по инициативе представителей "русской архитектурной молодёжи". Главная роль в организации выставки принадлежала помощнику Ф.О. Шехтеля архитектору Ивану Александровичу Фомину (1872-1936).
В Комитет по устройству выставки кроме И.А. Фомина входили Вильям Францевич Валькот (1874-1943), Владимир Васильевич Воейков (1873-1948), Илья Евграфович Бондаренко (1870-1947), В.В. Иордан, Н.Л. Шевяков и другие.
Автором афиши выступил художник Федор Иванович Рерберг или его брат Иван.
В выставке принимали участие представители венского варианта модерна, известный архитектор Йозеф Мария Ольбрих, скульпторы Г. Гуршнер и К. Мозер. Также в московской выставке участвовали представители Дармштадской колонии художников, такие как Х. Кристиансен и П. Беренс и знаменитые шотландцы Чарльз Ренни Макинтош и М. Макинтош из Глазго. Определяющими на выставке были архитектурно-декоративные мотивы австрийской школы модерна.
Фото-материалы, опубликованные в 9-м номере "Мир искусства" поистине уникальны, и, почему-то, до сих пор в сети не появлялись...
В начале декабря 1902 года выставка открылась в частном особняке на углу Петровки и Столешникова переулка.
Угол Петровки и Столешникова переулка (здание слева на фото). Конечно, отсюда.
На московской выставке впервые был представлен "новый стиль", - стиль модерн во всех сферах частного быта, а именно, его способность вовлечь бытовой мир в новую стихию изящных линий и необычных форм.
В своей заметке "Московские новости. Выставка архитектурная и "36-ти", опубликованной в том же номере "Мира искусства", что и фотографии выставки (Т. 9, 1903) Сергей Дягилев писал: "Но если "36" московских художников лишь не обманули моих надежд, то московские архитекторы уже совершенно превзошли все мои ожидания. Мне казалось совершенно невероятным, чтобы в зимнюю темноту, без единого солнечного луча, посреди Москвы, в одном из этажей какого-то частного дома, можно было бы осуществить какую бы то ни было архитектурную затею. Хорошо Дармштадту и Турину разводить "художественные колонии", строить виллы, павильоны, театры - у них и заинтересованные меценаты, и целые парки к их услугам, и сколько угодно образованных мастров и, главное, синее небо, веселье, бодрость духа, а отсюда, конечно, - блестящие результаты.
У московских архитекторов не было ничего, кроме твёрдого желания, настойчивости и вкуса. Конечно, от выставки их нельзя требовать грандиозности предприятия герцога Дармштадского, но с малыми средствами они достиги в миниатюре того же впечатления.
Я знал, что Ольбрих жил три недели в Москве и сам устраивал свои комнаты, а макинтош, хотя и побоялся русской зимы, однако прислал чрезвычайно характерную белую комнату, дающую хорошее понятие об его даровании. Однако, для меня не эти вещи представляли наибольший интерес. правда, голубая столовая Ольбриха- очаровательна, как и большинство творений этого чародея; он выставил кое-что совсем новое и между его мелкими вещами (часы, посуда и пр.) встречаются настоящие перлы; то же самое надо сказать и о Макинтоше с его лёгкой белой мебелью, изящными чуть-чуть бердслианскими панно и всей воздушной прелестью его интерьера, однако, повторяю, не в этом главная заслуга выставки.
[Кстати, не художник ли это символист Василий Иванович Денисов (1862-1922), в 1911 году рисовавший наши подмосковные "Райки"? (см.)- trojza]
Слава Богу, что и Ольбрих и Макинтош, наконец, появились в России, но в Дармштадте, Турине и Париже они были, конечно, несомненно богаче и прекраснее. Совершенной же новизной было всё то, что исполнено русскими художниками и архитекторами.
До сих пор вся русская художественная промышленность как бы исчерпывалась работами мастерских Мамонтова и Якунчиковой, в которых принимало участие столько талантливых русских людей.
Предприятия эти сделали в своём роде "эпоху" в русской художественной промышленности, и казалось, что вокруг них не зарождалось ничего нового и что всё движение западного прикладного искусства оставляло до поры до времени холодными наши художественные силы.
Вот отчего, войдя на описываемую архитектурную выставку, я не верил своим глазам, когда читал ярлычки: "по рис. Фомина", "по рис. Орлова", "по рис. Филенского", "по рис. Браиловского", "по рис. Ятманова", "панно Денисова" и прочих неизвестных или полуизвестных нам имён. Откуда всё это взялось и благодаря чьим трудам исполнено и собрано?/
Здесь я должен выразить чувство моего искреннего удивления и восторга перед энергией и дарованием главного организатора всего этого дела - московского архитектора Фомина. я знаю, чего стоило устройство подобной выставки и какую бездну вкуса и бодрости духа она требовала от его устроителя.
Фомин к тому же оказался очень незаурядным и плодовитым художником. Не знаю, насколько силён он в своих чисто архитектурных вещах, но как работник для прикладного искусства - он явление чрезвычайно отрадное. Ольбрих сказал про него, что "на всей выставке он один заслуживает внимания" - и это верно в том смысле, что он один успел вполне выразится и определиться.
В прелестной комнате, занимаемой вещами Троицкой мастерской, мы находим массу вещей, останавливающих на себе внимание: столы Коровина, мебель Давыдовой, мебель Орлова, вещи Браиловского, но всё это пока лишь чрезвычайно приятные попытки, что-то очень милое, но я бы сказал, дилетантское.
Фомин же - настоящий работник в самом лучшем смысле слова; он быть может не очень индивидуален, но все его вещи отлично сделаны, полны вкуса, и при всей близости к западноевропейским образцам, не похожи на них.
Влияние Ольбриха здесь очевидно, но в этом случае как раз особенно ясно сказалось, насколько в русском художнике сидит всё таки его расовая характерность.
Мы видим школу Ольбриха на западе и его достигающее чуть ли не размеров Р. Вагнера влияние, но на примере Фомина особенно заметна разница между западными копировальщиками этого огромного мастера и его русским "учеником".
Любопытно ещё то, что наименее удачными вещами Фомина являются те, где он старается работать "в русском стиле", то есть соединить Абрамцево с Ольбрихом, здесь обнаруживается какая то вялость и отсутствие настоящего стиля.
Зато в его белой столовой с матовым спокойным фризом и приятно, остроумно выдуманным журчащим бассейном, с огромным, из белого полированного дерева, убранного голубыми майоликовыми вставками буфета, с красивыми оригинальной формы стульями, на которых вовсе не лишни контуры белых медведей, вытесненные на белой коже - во всём этом видно настоящее вдохновение".
Выставка содержала лишь небольшой раздел традиционных архитектурных проектов, а её основу составляли проекты интерьеров жилых помещений, в которых все сопутствующие элементы интерьера - вазы, ковры, картины, панно, витражи, посуда во всей полноте представляли новый стиль.
Все представленные объекты были выполнены специально для выставки по эскизам художников и архитекторов ведущими московскими фабриками и художественными мастерскими.
Эта выставка была первой российской акцией, всецело посвященной декораторскому и прикладному искусству, где был показан интерьер частного жилища.
К продаже экспонаты не предназначались.
Выставку сопровождал беспрецедентный успех. М.В. Нащокина подчёркивает, что именно после этой выставки (т.е. с 1903 года) модерн "широко внедрился в архитектурную практику Москвы" (с. 102 указ. соч.).
По итогам выставки, публика оказалась убеждена в серьёзности притязаний нового стиля и открыла для себя обилие местных высококлассных мастеров, произведения которых могли успешно конкурировать с произведениями именитых иностранцев. Сформировав спрос на предметы быта в стиле модерн, выставка дала толчок их широкому внедрению в производство.
А. Послыхалин, 2013. При использовании материала обязательна ссылка на trojza.blogspot.com.
1. Нащокина М.В. Московский модерн. СПб., 2011, с. 100.
2. Бабурина Н.И. Русский плакат. Вторая пол. XIX - нач. ХХ в. Л., 1988, с. 35.
Московская архитектурная выставка "нового стиля", которой мы посвятим наш иллюстрированный пост, проходила в Москве с декабря 1902 по январь 1903 года под патронажем великой княгини Елизаветы Фёдоровны (1964-1918) - супруги московского генерал-губернатора Сергея Александровича. Эта выставка, по авторитетному мнению Марии Владимировны Нащокиной "стала первой программной выставкой искусства модерна в России [1]...
Вел. кн. Елизавета Фёдоровна (1864-1918).
Думаю, не лишним будет напомнить, что в память торжественного посещения в 1891 году уездного города Богородска московским генерал-губернатором, великим князем Сергеем Александровичем (1857-1905) и его супругой – великой княгиней Елизаветой Федоровной было возведено новое здание земского училища в подмосковном селе Гребнево.
Выставка была организована по инициативе представителей "русской архитектурной молодёжи". Главная роль в организации выставки принадлежала помощнику Ф.О. Шехтеля архитектору Ивану Александровичу Фомину (1872-1936).
Иван Александрович Фомин (1872-1936).
В Комитет по устройству выставки кроме И.А. Фомина входили Вильям Францевич Валькот (1874-1943), Владимир Васильевич Воейков (1873-1948), Илья Евграфович Бондаренко (1870-1947), В.В. Иордан, Н.Л. Шевяков и другие.
Автором афиши выступил художник Федор Иванович Рерберг или его брат Иван.
Афиша "Выставка архитектуры и художественной промышленности новаго стиля".
Худ.: И. Рерберг, 1902 г. [2].
В выставке принимали участие представители венского варианта модерна, известный архитектор Йозеф Мария Ольбрих, скульпторы Г. Гуршнер и К. Мозер. Также в московской выставке участвовали представители Дармштадской колонии художников, такие как Х. Кристиансен и П. Беренс и знаменитые шотландцы Чарльз Ренни Макинтош и М. Макинтош из Глазго. Определяющими на выставке были архитектурно-декоративные мотивы австрийской школы модерна.
Фото-материалы, опубликованные в 9-м номере "Мир искусства" поистине уникальны, и, почему-то, до сих пор в сети не появлялись...
В начале декабря 1902 года выставка открылась в частном особняке на углу Петровки и Столешникова переулка.
Угол Петровки и Столешникова переулка (здание слева на фото). Конечно, отсюда.
На московской выставке впервые был представлен "новый стиль", - стиль модерн во всех сферах частного быта, а именно, его способность вовлечь бытовой мир в новую стихию изящных линий и необычных форм.
В своей заметке "Московские новости. Выставка архитектурная и "36-ти", опубликованной в том же номере "Мира искусства", что и фотографии выставки (Т. 9, 1903) Сергей Дягилев писал: "Но если "36" московских художников лишь не обманули моих надежд, то московские архитекторы уже совершенно превзошли все мои ожидания. Мне казалось совершенно невероятным, чтобы в зимнюю темноту, без единого солнечного луча, посреди Москвы, в одном из этажей какого-то частного дома, можно было бы осуществить какую бы то ни было архитектурную затею. Хорошо Дармштадту и Турину разводить "художественные колонии", строить виллы, павильоны, театры - у них и заинтересованные меценаты, и целые парки к их услугам, и сколько угодно образованных мастров и, главное, синее небо, веселье, бодрость духа, а отсюда, конечно, - блестящие результаты.
И. Ольбрих. Столовая серого дуба.
Я знал, что Ольбрих жил три недели в Москве и сам устраивал свои комнаты, а макинтош, хотя и побоялся русской зимы, однако прислал чрезвычайно характерную белую комнату, дающую хорошее понятие об его даровании. Однако, для меня не эти вещи представляли наибольший интерес. правда, голубая столовая Ольбриха- очаровательна, как и большинство творений этого чародея; он выставил кое-что совсем новое и между его мелкими вещами (часы, посуда и пр.) встречаются настоящие перлы; то же самое надо сказать и о Макинтоше с его лёгкой белой мебелью, изящными чуть-чуть бердслианскими панно и всей воздушной прелестью его интерьера, однако, повторяю, не в этом главная заслуга выставки.
Слава Богу, что и Ольбрих и Макинтош, наконец, появились в России, но в Дармштадте, Турине и Париже они были, конечно, несомненно богаче и прекраснее. Совершенной же новизной было всё то, что исполнено русскими художниками и архитекторами.
До сих пор вся русская художественная промышленность как бы исчерпывалась работами мастерских Мамонтова и Якунчиковой, в которых принимало участие столько талантливых русских людей.
Предприятия эти сделали в своём роде "эпоху" в русской художественной промышленности, и казалось, что вокруг них не зарождалось ничего нового и что всё движение западного прикладного искусства оставляло до поры до времени холодными наши художественные силы.
Вот отчего, войдя на описываемую архитектурную выставку, я не верил своим глазам, когда читал ярлычки: "по рис. Фомина", "по рис. Орлова", "по рис. Филенского", "по рис. Браиловского", "по рис. Ятманова", "панно Денисова" и прочих неизвестных или полуизвестных нам имён. Откуда всё это взялось и благодаря чьим трудам исполнено и собрано?/
Здесь я должен выразить чувство моего искреннего удивления и восторга перед энергией и дарованием главного организатора всего этого дела - московского архитектора Фомина. я знаю, чего стоило устройство подобной выставки и какую бездну вкуса и бодрости духа она требовала от его устроителя.
Фомин к тому же оказался очень незаурядным и плодовитым художником. Не знаю, насколько силён он в своих чисто архитектурных вещах, но как работник для прикладного искусства - он явление чрезвычайно отрадное. Ольбрих сказал про него, что "на всей выставке он один заслуживает внимания" - и это верно в том смысле, что он один успел вполне выразится и определиться.
В прелестной комнате, занимаемой вещами Троицкой мастерской, мы находим массу вещей, останавливающих на себе внимание: столы Коровина, мебель Давыдовой, мебель Орлова, вещи Браиловского, но всё это пока лишь чрезвычайно приятные попытки, что-то очень милое, но я бы сказал, дилетантское.
Фомин же - настоящий работник в самом лучшем смысле слова; он быть может не очень индивидуален, но все его вещи отлично сделаны, полны вкуса, и при всей близости к западноевропейским образцам, не похожи на них.
Влияние Ольбриха здесь очевидно, но в этом случае как раз особенно ясно сказалось, насколько в русском художнике сидит всё таки его расовая характерность.
Мы видим школу Ольбриха на западе и его достигающее чуть ли не размеров Р. Вагнера влияние, но на примере Фомина особенно заметна разница между западными копировальщиками этого огромного мастера и его русским "учеником".
Любопытно ещё то, что наименее удачными вещами Фомина являются те, где он старается работать "в русском стиле", то есть соединить Абрамцево с Ольбрихом, здесь обнаруживается какая то вялость и отсутствие настоящего стиля.
Зато в его белой столовой с матовым спокойным фризом и приятно, остроумно выдуманным журчащим бассейном, с огромным, из белого полированного дерева, убранного голубыми майоликовыми вставками буфета, с красивыми оригинальной формы стульями, на которых вовсе не лишни контуры белых медведей, вытесненные на белой коже - во всём этом видно настоящее вдохновение".
И. Фомин. Бассейн в столовой.
И. Фомин. Бассейн в столовой.
Выставка содержала лишь небольшой раздел традиционных архитектурных проектов, а её основу составляли проекты интерьеров жилых помещений, в которых все сопутствующие элементы интерьера - вазы, ковры, картины, панно, витражи, посуда во всей полноте представляли новый стиль.
Все представленные объекты были выполнены специально для выставки по эскизам художников и архитекторов ведущими московскими фабриками и художественными мастерскими.
Эта выставка была первой российской акцией, всецело посвященной декораторскому и прикладному искусству, где был показан интерьер частного жилища.
Выставку сопровождал беспрецедентный успех. М.В. Нащокина подчёркивает, что именно после этой выставки (т.е. с 1903 года) модерн "широко внедрился в архитектурную практику Москвы" (с. 102 указ. соч.).
По итогам выставки, публика оказалась убеждена в серьёзности притязаний нового стиля и открыла для себя обилие местных высококлассных мастеров, произведения которых могли успешно конкурировать с произведениями именитых иностранцев. Сформировав спрос на предметы быта в стиле модерн, выставка дала толчок их широкому внедрению в производство.
А. Послыхалин, 2013. При использовании материала обязательна ссылка на trojza.blogspot.com.
1. Нащокина М.В. Московский модерн. СПб., 2011, с. 100.
2. Бабурина Н.И. Русский плакат. Вторая пол. XIX - нач. ХХ в. Л., 1988, с. 35.
