Житель подмосковной Щёлковской мещанской слободы, Петр Петрович Ожигов (1891 г.р.) встретил бунты и возмущения 1905 года в 14-тилетнм возрасте. Спустя 70 лет, в 1975 году, воспоминания щёлковского старожила были записаны (возм.,
краеведом М. Ф. Федоровым) в рамках подготовки к празднованию 70-летия революции 1905 – 1907 годов. Текст
воспоминаний сохранился в двух вариантах. Первый, сокращенный до 8 страниц
машинописного текста А4 выполнен в художественной обработке М. Ф. Федорова.
Второй, более полный, публикуется ниже. Этот вариант содержит 13 машинописных страниц. Думается, что он так же не избежал редакции...
Воспоминания охватывают период с июня 1904 по 1906 год.
Авторская рукопись хранится в архиве
Щёлковского историко-краеведческого музея. Воспоминания были оцифрованы в сентябре - ноябре 2016 г. Публикуются впервые. Снабжены нашими примечаниями и уточнениями.
Публикуемый текст содержит предваряющую его запись от руки, выполненную шариковой ручкой (М. Ф. Федоровым?): «К 70-летию революции 1905 – 1907 годов. Вниманию читателя сегодня мы предлагаем воспоминания П. П. Ожигова о событиях, которые происходили в Щелкове 70 лет назад. Петр Петрович Ожигов всю жизнь проработал на
Ожигов Петр
Петрович (Щелково), 1975 г.
Воспоминания о
1905-ом годе.
П. П. Ожигов
Матерей с
ребятами собралось 19 человек. Директор разрешил сторожу пропустить всех. Все
пошли в контору за директором. В конторе был барьер с решеткой. Директор вышел
на прием. Сел у окна на стул, а около него встал служащий конторы. Его прозвали
«Магнит», так как он оттаскивал за рукав просителя. Все установились в очередь.
Я с матерью в очереди был девятым. Каждая мать подходила к окну.
– Кланяюсь
Вашей милости, – говорила мать, – примите, барин, на работу мальчика.
– Школу
окончил? – спрашивал директор.
– Нет,
школу не окончил, – отвечала мать.
– Не надо,
– говорит директор. И тут же Магнит за руку отводит от окна просителя.
Подошла моя
мать. В ответ на вопрос об окончании школы мать развернула евангелие, подала
директору. Директор осмотрел евангелие, возвратил матери, сказал служащему:
– Принять.
– Обождите
здесь, – сказал матери конторщик.
Прием
продолжался. Был принят еще один мальчик. Его мать подала записку. Затем
служащий сказал матери:
– 1 июня
приводи в 4 часа на 3-й этаж.
1 июня в 3
часа 30 минут будущий муж моей старшей сестры зашел за мной. На фабрике он
работал старшим съемщиком и поставил меня в свою бригаду учиться работать.
В бригаде
работали шесть мальчиков и старший, который руководил работой.
На второй
день по окончании смены в 8 часов 30 минут на площадке лестницы один из
мальчиков сзади накинул мне на голову пиджак, а остальные начали меня дубасить.
Это называлось «прописка» новенького рабочего. Я вынырнул из-под пиджака,
головой ударил мальчика, который накрыл меня, разбил ему нос. У него потекла
кровь. В это время по лестнице подымался мастер. Я его не знал. Ребята все
разбежались. Мальчик вытер кровь, он тоже не видел мастера. Мастер спрашивает о
том, что случилось. Мальчик сказал, что я ему разбил нос. Мастер спросил, как
моя фамилия. Затем сказал, чтобы я принес книжку
расчетную. На меня налагался штраф в 20 копеек. Я ответил, что у меня
нет еще книжки. Прихожу домой, и мать мне говорит:
– Я работаю
17 лет, не имею ни одного штрафа, а ты работал всего два дня и уже штраф.
Получаешь 15 копеек, а штраф 20 копеек. Тебе не хватит чем платить штрафы,
придется платить отцу и матери.
Расчетную
книжку я получил при выдаче зарплаты, которую выплачивали один раз в месяц 18 –
19 числа за прошедший месяц. Рабочий всегда был под страхом увольнения или
штрафа, подросток к тому же получал подзатыльник, ремня или сплетенного шнурка.
Жилье, правда, в это время было бесплатно. Освещение было керосиновое, и о нем
должны были позаботиться сами рабочие. Кровать, табуретки, стол – все
предоставлялось при получении комнаты. Комната в 20 квадратных метров давалась на четырех работающих. Квалифицированным рабочим предоставлялась
на семью кухня, духовое отопление, кипяток круглые сутки. Нам комнату дали в
самом углу. Очень тепло, а угол сверху промерзал, всегда пахло сыростью. Я спал
в коридоре на полу, в комнате не было места.
Фабрикант
имел свой продовольственный магазин. Выдавалась заборная
книжка на текущий месяц на семьдесят процентов заработка. Книжки каждое
первое число клеймились. Клеймление производил один человек. Чтобы заклеймить
книжку, надо было простоять в очереди 3 – 4 часа. Затем бегут в магазин – лабаз, где пишут книжку двое, а ее надо подавать
дважды, так как хлеб и мясо записывали после отвеса. Берут все продукты, потому
что все подъели, что называется, «под метлу». Под конец месяца ходят по соседям
занять ложечку чая, сахарку и даже соль. А дней через пять – шесть магазин
пустеет, так как забрано много, отпуск прекращается.
Семья наша
состояла из 8 человек, мать, отец, нас пять человек, сестры. Работал отец
чернорабочим, получал 55 копеек за день, мать и старшая сестра работали
ткачами, на двух станках вырабатывали по 17 – 18 рублей. И я получал 15 копеек
в день. Итого 52 рубля 50 копеек на восемь человек.
Зимой на
столах в кухне второго этажа играли в козла, в карты, в шашки. По воскресеньям
и в дни праздников, кроме великого поста, молодежь собиралась в кухне первого
этажа, устраивала под гармонь танцы, а потом драки, пожилые – группой в
коридоре. Пели песни, а летом ходили на луг, за ворота с чайниками, самоварами,
пили чай, водили хороводы. Вечером молодежь гуляла по аллейкам вдоль дороги с
песнями. Часто засветло учиняли драки между собой новая и старая фабрики,
пуляли друг в друга камнями. Девчата собирали камни и подносили ребятам. Днем мужчины
и молодежь играли в лапту и городки. Проигравшая команда от круга до круга
возила на горбу выигравших. На утро в 4 часа 30 минут снова колотушка поднимает
на работу.
Так шли
день за днем. Наступил 1905 год. Начало 1905 года ознаменовалось 9-м января,
кровавым воскресеньем. Прислужники царя Николая второго расстреляли мирную,
безоружную демонстрацию, шедшую к царю-батюшке с жалобой на тяжелую жизнь
трудового народа. Трудовой народ под руководством российской
социал-демократической рабочей партии ответил забастовками с требованием
улучшения и облегчения жизни трудового народа. Жизнь все ухудшалась. Много
рабочих-мужчин взяли на войну [Русско-японская
война 1904 – 1905 гг.], угнали в Манчжурию сражаться за капиталистов. Цены
на продукты и на предметы первой необходимости повышались. С фронта приходили
плохие вести, японские войска потопили наш флот, взяли крепость Порт-Артур. Погиб
адмирал Макаров [Макаров, Степан Осипович (1849 – 1904) – командующий Тихоокеанской
эскадрой. Погиб на броненосце «Петропавловск», подорвавшемся на японской мине.],
был потоплен крейсер «Варяг». Шли слухи о все более и более расширяющемся
размахе рабочих забастовок.
В феврале
1905 года наш директор-француз собрался уехать в Париж. В конце февраля 1905
года на прощанье всем подросткам прибавил по пять копеек на день жалованья,
подарил по коробке мармелада всем подросткам. Вместо него директором стал Мешков Сергей Андреевич, механиком
был переведен с фабрики помощник из Реутова, оба русские. Директор
Мешков проработал до 1924 года.
Как-то,
сидя в свободное от работы время, и ведя разговор о военных событиях и о
забастовках, ребята обсуждали о том [так в тексте], когда же начнется
забастовка на нашей фабрике. Я предложил ребятам пойти к мастеру просить
прибавки зарплат. Согласились все ребята. На другой день я взял книжку, ничего
не сказав дома, по окончании смены зашел в кабинет мастера и попросил прибавки.
Я уже обучал новичков-мальчиков работать, в то же время осаживал шпули планкой [так].
Это экономило несколько минут простоя машин. На вопрос мастера, что мне надо, я
ответил, что прошу прибавить мне жалованья, так как я помогаю осаживать шпули,
обучаю работать новичков. Мастер взял книжку и сказал, что он поговорит с
директором. Ребята меня дожидались на лестнице. Ни один из них книжки не
принес, сославшись на то, что им родители не разрешили ходить. Все обратились
ко мне с вопросом, как и что, сказал мастер. Я рассказал, как принял меня
мастер и что он доложит директору. При выдаче зарплаты, когда я раскрыл книжку,
увидел, что у меня зарплата 22 копейки, а 20 копеек зачеркнуты. На другой день
в нашей бригаде опять рассуждали о прибавке, но ни один к мастеру не пошел.
Через месяц – два заболел старший съемщик, отправили в больницу, поммастера мне
поручил выполнять работу за старшего. Я стал пускать машину, мастер посмотрел
на меня, спросил мою фамилию, сказал, чтобы я принес книжку. «Я тебе прибавлю 2
копейки зарплаты» – сказал он. Книжку я принес на другой день. Когда пришел
день выдачи зарплаты, обнаружилось, что прибавки не было. На другой день я
пошел к мастеру. Михаил Михайлович посмотрел в книжку и сказал, что он
проверит. На следующий раз, когда я получил зарплату, оказалось, что в книжке
зачеркнуты 22 копейки, а рядом написано 23 копейки. Эту прибавку я дожидался
два с половиной месяца. Вторично я к мастеру не ходил. Чаще только стал вести
беседы в бригаде на фабрике, по дороге и в казарме о забастовках и о ее
организации на фабрике.
[Абзац в пять строк машинописного текста построчно перечеркнут фломастером
черного цвета. Текст полностью утрачен].
События
начались 7 ноября 1905 года. Наша смена работала с 8 часов 30 минут. За 10
минут до конца смены прибежал из той смены один мальчик и сказал нам, что их
смена бастует. Мы бросились все к окну и увидели ребят, которые играли на улице
в стукалку [Стукалка – род азартной карточной игры.], не думая о работе.
Часы показывали 12 часов 55 минут. Мы всей бригадой направились к раздевалке.
Раздевалка была открыта. Мы быстро оделись. Все направились вниз к выходной
двери. На улице шел снег. Дул сильный ветер. Ребята, которые должны нас
заменять, были уже у фабрики, но не собирались заходить на фабрику. Мальчик по
фамилии Зайцев сказал, что их смена будет бастовать. Я сказал, что мы тоже не
пойдем на работу. Разошлись, мы пошли к домам, ребята остались у фабрики, но их
группа уменьшалась. Когда мы дошли до казармы, остановились, договорились между
собой, наших «забастовщиков» уже не было. Все они пошли на фабрику. Мы на своем
сговоре решили: разойтись по домам, покушать, а затем к 15 часам собраться на
льду пруда. Когда я вышел к договоренному времени к воротам, там уже было
несколько ребят. Тогда мы направились к пруду. Нас догнали еще несколько ребят.
На льду пруда [договорились], что мы к 16 часам пойдем к дверям фабрики, чтобы
некоторые ребята не пришли на фабрику. Затем отправились на пруд. Было очень
холодно, дул сильный ветер. Затем мы направились к фабрике, там не так сильно
дул ветер, корпус в 4 этажа защищал от ветра. У фабрики мы простояли, не пуская
на фабрику ребят и девочек, которые хотели бы пойти на работу. В 18 часов 30
минут, когда мы должны были приступить к работе, мы направились на пруд. Чтобы
не замерзнуть, мы бегали по льду, весело толкались. Кто-то из ребят закричал:
«Идет Михаил Михайлович!». Я крикнул: «ребята, держаться, как договорились,
пятак, больше ничего». Михаил Михайлович – это наш мастер прядильного цеха, где
больше всего работало подростков. Мастер обратился к нам: «Ребята, пойдемте на
работу». Ребята в один голос кричали: «Набавь по пятаку на день всем мальчикам
и девочкам, тогда пойдем на работу». Мастер ушел, затем вернулся опять. Подходя
к нам, он сказал: «ребята, изберите 3-х ребят к директору на переговоры».
Ребята назвали Ожигова Петю, Коловашкина Сашу, Кольку по прозвищу Корявого [так]. Мы все вместе с
мастером направились к фабрике. Оставшиеся ребята крикнули, что они будут ждать
нас здесь. Подошли трое рабочих. Один из них – Петухов,
дядя Сергей. Он сказал нам: «Ребята, держитесь! Завтра работать не
будем». При входе в двери фабрики большие круглые часы, висевшие на стене,
указывали девятнадцать часов ровно. Значит, мы продержались ровно 1 час 30
минут. Дверь в кабинет открыл сторож. Первым вошел я, за мной ребята, за теми
вошел мастер. Директор сидел в кресле за письменным столом. Увидев нас, быстро встал
с кресла, грозно крикнул:
– Вы что, бастовать вздумали?
– Не
бастуем, а только… – сказали мы тихо.
– Вон, вон
отсюда! – закричал громко директор. При этом с такой силой ударил по столу
кулаком, что чернильница прыгнула над столом, выплеснув чернила, залил в стол
чернилами. Мы повернулись и быстро выбежали из кабинета к выходу. Директор
стуком, очевидно, хотел запугать нас. Но он опомнился, – машины ведь продолжали стоять. Директор
пришел в себя. Видя, что без ребячьей силы ничего нельзя сделать, послал опять
за нами. Мы в это время поднялись на 3-й этаж. 3-й этаж замер: все 42 ватерные
машины стояли, а с ними чесальный отдел также стоял, так как он был на одной
передаче от паровой машины. Мастер вторично пригласил зайти нас к директору.
При вторичном приходе директор, сидя в кресле, мягко выговаривал, спрашивая,
что нам надо от него. Мы ответили разом в три голоса, что просим набавить нам,
мальчикам и девочкам, всем по пять копеек на день жалование. Тогда сейчас же
приступим работать. Тогда директор сказал, что с завтрашнего дня всем
подросткам будет произведена прибавка по
пять копеек на день жалованье. Мы бегом выбежали на улицу с радостным криком,
передали распоряжение директора о прибавке жалованья по 5 копеек всем. Так
закончилась наша забастовка, увенчавшаяся нашей победой. Все ребята,
перемерзшие, разделись, разулись и приступили к работе. Через 40 – 50 минут цех
ожил, машины были все пущены.
Но не
тут-то было. В цехе появился мастер. Я шел с ящиком и корзиной к машине,
которую нужно было остановить для съема початков. Мастер, повстречавшись со
мной, сорвал с плеча у меня ящик, бросил на пол, закричал: «Вон, вон, – тебе
больше нет места на фабрике!» Я повернулся и направился к раздевалке, оделся,
обулся и задним проходом направился к выходу. На лестничной клетке меня
встретил старший подмастер Крылов, повернул за
плечи и сказал: «Иди, раздевайся и работай!» К нам подошел еще один мальчик, мы
пошли обратно к раздевалке. Разделись, разулись, приступили к работе. Мы потом
узнали, что на следующий день работать не будут. Рабочая тройка ходила к
директору и сказала, что завтра Михайлов день [Церковный праздник – Собор
Архистратига Михаила и прочих Небесных Сил бесплотных.], надо дать
отдых рабочим. Директор согласился. Наша смена девятого ноября вышла на работу
опять в 8 часов 30 минут. Кто-то, взглянув в казармы, громко закричал: «Ребята,
глядите, идут к нам забастовщики!» Вся бригада подбежала к окну. Народ с
красным флагом шел к нашей фабрике. Время на часах показывало 12 часов 50
минут. Мы все бросились к раздевалке, раздевалка была закрыта на ключ. Дяди
Саша сказал, что откроет только в час. Тогда кто-то из мальчиков схватил с
машины задний чугунный валик. Мы выбили филенку двери. Один из мальчиков влез в
отверстие двери и стал подавать одежду. Тогда дядя Саша открыл дверь. Все
быстро оделись, побежали на выход. На втором этаже в проходе на лестницу стоял
мастер, хотел нас задержать, но ему это не удалось, так как проход был широкий.
Когда мы спустились вниз к выходной двери, дверь сторож припер метельником и
прикрыл его спиной. Мы пытались его оттолкнуть, но в это время раздался свисток
паровой машины. Машина стала замедлять ход, сторож открыл дверь, мы все
выбежали на улицу. Из-за угла корпуса в белой папахе бежал машинист Маркелов. Все мы присоединились к людям.
Здесь были не сменщики – ребята, а взрослые рабочие нашей фабрики. Машинист
Маркелов установил бочку вверх дном, начал призывать принять участие в
остановке фабрик в Щелкове, принять участие в забастовке. После призыва
Маркелова все двинулись к старой фабрике. Затем направились по черной дороге в
Щелково. Прежде всего, мы пришли на фабрику Лезерсона.
Там для сигнала о начале и конце работы висел колокол. У колокола веревка была
оторвана. Митя-столяр, несмотря на снег, разулся, быстро забрался на столб и
задергал за веревку. Все рабочие быстро вышли на волю, присоединились к
рабочим, направились останавливать другие фабрики. Вечером возвратились в
казарму. А потом было собрание рабочих в помещении яслей. Здесь происходила
запись в боевую дружину. На собрании решили завтра с утра остановить остальные
фабрики, которые вчера [так] не успели остановить. Когда подошли рабочие к фабрике шелкоткацкой Зубковой, сторож закрыл высокие
железные ворота. Демонстранты стали просить, чтобы он открыл ворота, но сторож
отказался. В это время через забор перелезли несколько рабочих. Сторож-старик
взял лом и бросился на людей, перелезших через забор. Старик был в тулупе, у
него отняли лом, при этом сделали физическое внушение ногами в бока, а другие
открыли ворота. Остановив эту фабрику, направились в
Турабьево останавливать фабрику Блохина. Там был устроен митинг. На
митинге выступал какой-то студент, призывал бастовать, добиваться увеличения
зарплаты, улучшения [условий] труда, установления 8-ми часового рабочего дня.
На этом все предприятия были остановлены. Вечером опять было собрание, где
избрали совет рабочих депутатов, остановились фабрики Четверикова, Горбунова, Белова.
Назначили время сбора. Назавтра отправились на выполнение постановления.
Я принимал
участие только в сборах рабочих. Бегал по комнатам, извещая, что уже время
выходить. Зашел в квартиру подмастера Королева, его жена сказала, что муж уже
давно ушел. Я вернулся к воротам. Рабочие уже шли через пруд. Ко мне подошел
мой зять Андреев, сказал: «Иди домой! Мать заболела». Я вернулся домой, затем
пошел в кухню, где всегда был народ. Там я увидел Королева мальчика, который
сказал, что его брат Гриша тоже пошел к Четверикову, а мамка тятю закрыла в
сундук. Забастовка продлилась недели три. Каждый день народ собирался и
обсуждал результаты переговоров с хозяином. Потом в конце ноября забастовка
была прекращена. Фабрика заработала, но разговоры и обсуждения не прекращались.
В первых
числах декабря рабочие фабрики вновь начали бастовать. Шли разговоры, что бастует
вся Россия. Перестали ходить поезда. Наши руководители забастовочного движения
на собрание в Мытищи ездили на паровозе «Макарка», который имелся у хозяина
фабрики.
Тогда Ваня Коновалов сочинил частушку:
Поезда все
постановили,
А «Макарку»
в ход пустили.
Во время
забастовки поступили листовки. Мы, ребятишки, их раскидывали по казарме. На
собрании появились незнакомые мне люди, говорили речи, призывали крепко
держаться своих требований. Однажды явился на собрание очень крупного роста
стражник с шашкой на боку. Этого стражника с собрания выгнали. На этот раз
забастовка продлилась до 18 декабря. На работу вышли рабочие 19 декабря.
Во время
забастовки часто были переговоры с хозяином. Нас, подростков, не пускали на эти
собрания. 19 декабря я на работу не пошел, а пошел в контору, мне уже
исполнилось 15 лет. Я стал взрослым. В конторе мне дали направление к мастеру Буланову.
Он посмотрел записку, сказал: «Будешь работать на вытяжке снурков». Вышел из-за
стола, повел меня на четвертый этаж, где стояла машина. Рассказал и показал,
как надо работать, где брать снурки, куда их после вытяжки сдавать и ушел. Я
стал работать. Через неделю табельщик принес мне книжку, где было написано:
зарплата 45 копеек в день. 9-ти часовой рабочий день.
1906 год
принес рабочим еще больше горя и слез. Начались увольнения с работы. Из рабочих
мужчин с ватерных машин всех уволили. Ребят из съемщиков также многих уволили.
Членов боевой дружины некоторых арестовали, посадили в тюрьму, остальных
уволили. Рабочих депутатов всех арестовали. Вот как закончилась наша забастовка
1905 года, о которой боялись вслух вспоминать. Но она многому научила рабочий
класс, кое-что было вырвано [так]. Хозяин оплатил за четвертый станок, отменил
работу на четырех станках, была открыта библиотека-читальня. Работникам в одну
смену установили 9-ти часовой рабочий день вместо 11 часов.
Ожигов П., Москва.
Щелковский историко-краеведческий музей © 2017.
Оцифровка, публикация, комментарии: А. Послыхалин © 2017.
При использовании материала обязательны ссылки на museum-schel.ru и trojza.blogspot.com
