Не озаглавленная и не
датированная копия воспоминаний Бориса Федоровича Зайцева (1919 – 1985) из
деревни Пареево (ныне Старопареево) Фряновской округи представляет собой увлекательный рассказ о роде шелкоткацких фабрикантов Зайцевых и суровых семейных нравах. О жёнах и родственниках из далёкой Франции, волей судеб оказавшихся в подмосковной деревне. Изобилуя любопытными подробностями семейного быта более чем столетней давности, воспоминания рассказывают о "чёрно-красной точке", с которой началась революция, о годах НЭП-а и о том, как лучшие люди деревни оказались "гражданами второго сорта", о вере в Бога ...
Нижеследующая первая публикация текста в сети снабжена нашими комментариями и охватывает период от сер. XIX в. до ок. 1927 г. Публикуемый текст, местами, очень трогателен, часто "берёт за душу", вызывает слёзы, и противопоказан для чтения особо впечатлительным натурам...
Зайцев Б. Ф.(Старопареево)
Воспоминания
Обращаясь к
прошлому, которое в глубине десятилетий покрылось дымкой забвения, хотелось бы
мне нарисовать картины, запавшие в памяти, и рисовать эти картины беспристрастно.
Это – правдивая исповедь потомка русских крестьян, умом и
лишениями оседлавших волну промышленного подъема в России в середине XIX века,
и в то же время потомка французского рабочего, который после разгрома Лотарингии
во времена Франко-прусской войны пешком с котомкой за плечами ушел из родной
земли, захваченной ненавистными Бошами, а затем приехал в Россию с молодой
женой, чтобы тоже оседлать эту же самую волну. И оба мои деда
встретились – один как хозяин кустарного производства, другой как рабочий
довольно крупной фабрики – Фряновской мануфактуры.
Российский
мой дед Яков был небольшого роста, крепкий, коренастый, с окладистой бородкой,
характером твердым и бескомпромиссным. Он происходил от Агея,
Агей от Федора, Федор от Ивана, и Бог знает, как
звали отца Ивана. Наверно, тот безвестный крестьянин был одним из многих,
приписанных к Сергиевопосадскому [так] монастырю,
распространившему свое влияние и власть на большую территорию вокруг Сергиева
Посада. Яков родился 20 апреля 1839 года и был крупной фигурой в истории рода,
целеустремленным организатором дела. Другие его братья, дядья, племянники и
почти все сыновья не смогли подняться на эту высоту, в силу своих дурных
наклонностей, скудости ума, слабости здоровья. Яков умер 22 апреля 1911 года, не
дожив до того времени, когда волны разбились о скалу, и все, кто находился на
волне, в страшных муках погибали, или, израненные, оставляли себя на волю
мутного потока, образовавшегося после.
Яков Аггеевич Зайцев. Фотография нач. ХХ в. из архива Зайцевых.
Публикуется впервые.
У Якова
было две жены. Первая принесла ему десять детей (Иван, Василий, Илья, Клавдия,
Елена и др.). После смерти первой жены в 1876 г. он женится второй раз на
восемнадцатилетней Александре Николаевне Аникиной, дочери своего бухгалтера. От второй жены имел 12 детей (Александр, Татьяна, Мария, Елизавета,
Николай, Михаил, Федор, Аркадий, Алексей, Зина, Владимир [так в тексте]).
Яков Аггеевич Зайцев и Александра Николаевна Аникина.
Фотография II пол. XIX в. из архива Зайцевых. Публикуется впервые.
Моты,
бездари, пьяницы, а некоторые, получившие образование
и углубившиеся в науку или религию, не могли быть ему ни помощниками, ни
наследниками. Он их не любил. Присматривался к сыновьям, искал, кто бы мог
трудиться также как он. Верил, что подъем в России приведет к прогрессу и
благосостоянию, уважал трудолюбивых людей. Он мог отказывать себе во всем,
заставлял семью свою сидеть впроголодь, и в то же время помогать своим рабочим,
но только работящим, трудолюбивым, - ссудами, безвозмездными дарами. Лодырей, пьяниц, вольнодумцев не терпел. Церковь уважал и
покровительствовал ей. Построил часовню, был
старостой Мавринской церкви, в которой до сих пор при
литургии вспоминается первым.
Часовня в д. Пареево, в советское время превращённая в магазин.
Фотография 1970 - 1980 гг (?) Частное собрание.
Часовня в Старопарееве. Фотография: А. Послыхалин, 13 января 2015 г.
В настоящее время выставлен на продажу Администрацией г. п. Фряново.
В двухэтажном
доме (низ каменный, верх деревянный) Яков был единственным полновластным
хозяином. Все его дети от великовозрастных до малышей
почитали его как сверхчеловека [так] и трепетали, когда после трудового дня или
деловой поездки он возвращался домой. Рассказывали, что все стояли в ряд
по росту, как на смотре, а он проходил перед своей многочисленной семьей
строгий и неподкупный. Пронизывающий взгляд его из-под густых бровей, казалось,
видел все насквозь. Нашкодившие дрожали от страха.
Потом он подробно расспрашивал, кто что делал. Давал задания на следующий день,
или на неделю. Беда, кто с этими заданиями не справлялся. Ни минуты без дела –
это был девиз Якова. И он относил его ко всем: к себе, к детям, посторонним.
Дом Я. А. Зайцева в Старопарееве. Фотография: А. Послыхалин, 13 января 2015 г.
В настоящее время выставлен на продажу Администрацией г. п. Фряново.
Раз в жизни
он решил провести отпуск в Крыму, но, прожив там два
дня, загрустил: а ведь корова должна отелиться! Мигом собрался вместе с молодой
женой Сашей, [и] через два дня был уже дома – в Парееве. Его воспитание давало
плоды. Рассчетливость и скромность отличало
большинство его детей. Конечно, были исключения, были карикатурные скупердяи. Например, одна из его дочерей обсасывала муху,
попавшую в суп, чтобы добро не пропадало. Были и бездумные моты, но это уже
после того, как яков выделил их на самостоятельную жизнь, построив им дом, или
выдели в им сумму на начало
собственного дела. Его сын Илья после выделения из семьи запил. Промотал все
выделенные ему средства, и, в конце концов, дошел до того, что выпиливал
стропила на крыше построенного для него отцом дома для того, чтобы топить печь.
Здание быв. школы. В наши дни - магазин.
Фотография 1970 - 1980 гг (?) Частное собрание.
Из всех
своих детей Яков выбрал двух сыновей-близнецов, в которых он сразу увидел те
качества, которые, как ему казалось,
смогут достойно продолжить его дело: трезвый ум, чрезвычайное
трудолюбие. К этим своим сыновьям он относился лучше, чем к другим. Они были
его опорой, надеждой. В восемнадцать лет Михаил был уже женатым человеком и
хозяйничал в деле наравне с отцом. Федора Яков послал во Францию изучать
ткацкое дело в Лионе, а когда не стало Якова (умер в 1911 году от рака
желудка), гроб с его телом из Москвы поездом был перевезен в Сергиев Посад.
Оттуда огромная толпа людей на руках пронесла гроб в Пареево, а затем на
кладбище в церковь в деревне Маврино. Сын Федор успел приехать
когда могилу уже закопали. Слишком долог был путь из Лиона в Москву. С влажными
от слез глазами стоял Федор перед могилой своего отца, и вспоминалось детство,
начальная деревенская школа, построенная его отцом для крестьянских детей, в
которой в одной комнате учитель занимался сразу с четырьмя классами.
Вспоминались вечера в ночном, и покосы и посевные пахоты. Вспоминались и долгие
ночи, когда он, десятилетним, выхаживал любимого
отцовского жеребца от какой-то непонятной болезни, и весь тяжелый крестьянский
труд, которому его научил отец. Вспомнилось ему и Московское Коммерческое
училище, из которого его досрочно отозвал отец. В этом училище за три года
Федор стал вполне грамотным и эрудированным по тому времени человеком. Благодаря
преподаванию в нем немецкого, французского языков и математики, он смог на
чужбине, в Лионе, написать блестящую дипломную работу на французском языке, и,
хотя он не говорил бегло на французском. Он сумел покорить сердце француженки,
почти не говорившей по-русски. Француженка эта – Луиза Глинциг, дочь мастера
Фряновской мануфактуры, Альберта Глинцига. Сестра Флеры – жены брата Федора,
Михаила. Семья Глинцигов большая – четыре дочери,
сын. Родились они почти все во Фрянове, где Альберт Глинциг руководил на Залогинской фабрике «Французским» цехом. Жили в отдельном
двухэтажном доме, который хозяин предоставил в распоряжение французского
мастера. Были в доме и дворник-садовник, и повар, кучер, да еще 500 руб. в
месяц жалование!
Михаил Яковлевич Зайцев и Флёра Альбертовна Глинциг.
Фотография до 1905-г. Из архива Зайцевых. Публикуется впервые.
Фёдор Яковлевич Зайцев (1 ноября 1887-1938) и Луиза Альбертовна Глинциг (1893-1974).
Фотография из архива Зайцевых. Публикуется впервые.
[Далее в тексте следует
вставка неясного происхождения.
Повторяющиеся часть, являющаяся буквальным пересказом
вышеприведенного документа опущена.]
Альберт Глинциг руководил на Залогинской фабрике
«Французским цехом». Жили в отдельном двухэтажном доме <…>
Был у Залогиных и руководитель бельгийского цеха Мертенс,
и английского цеха – Энгельс. И каждый с семьей жил на хозяйском обеспечении.
Когда дети подрастали, в 2-3 года их отправляли на родину, во Францию, в
общество тетушек (сестер Альберта) в деревню Lacrona. Познавали они там премудрости французской
речи и начальной грамоты. Потом, уже в
10 – 11 лет, они приезжали в Россию, ни слова не зная по-русски. И потихоньку в
обществе фряновской молодежи, которая на выдумки была горазда,
учились говорить и писать по-русски. Успехи были разные. Например, моя мама до
конца дней своих говорила с французским акцентом. Сестра ее Флера, умершая в
1942 г. от рака печени, говорила по-русски без всякого акцента, а сестра Адлина, уехавшая во Францию с 1919 года, говорит по-русски
с незначительным акцентом.
Подписной челнок фабрики Я.А. Зайцева в д. Старопареево, 1906 г.
Во Фрянове
умели жить. Молодежь участвовала в музыкальных вечерах, все Глинциги
играли на фортепиано, а Адлина закончила Московскую
консерваторию. Энгельсы играли на разных
инструментах, а моя крестная Элла – на скрипке. Ставили пьесы, участвовали в
благотворительных мероприятиях. Влюблялись, писали письма, ходили в гости к
учителям Фряновской школы. К врачам фряновской больницы, помещику Бабясу, к Зайцевым в Пареево, где было столько молодых
людей. Мария Николаевна, жена Альберта, была душой воспитания детей, и в то же
время прекрасной кулинаркой. Часто у нее в доме собиралась фряновская
интеллигенция и яств невиданных отведать, и с девушками поболтать, и
помузицировать. В этой большей семье воспитывались и первые внуки Альберта – Лоло и Лили, дети Флеры и Михаила. Сын Альберта Жермен работал на фабрике вместе с отцом, и как истинный
француз, волочился не за одной русской красавицей с фряновской фабрики. Крутили
любовь – посылали связную, собачку «Финетку» с
письмами в Пареево и получали ответ то от одного, то от другого. Шло все так
без запинок до 1911 года. В этом году умирает Альберт Глинциг. Семья его
остается без кормильца. До 1914 года кормильцем был Жермен
и пенсия, назначенная Залогиным семье Марии Глинциг. На эту пенсию живет она с
двумя дочерьми вплоть до 1917 года. В 1914 году война. На фронт уходит Жермен, Федор, Алексей Зайцев. Делом Зайцевых руководит
Михаил. Младшие Зайцевы уже давно уехали в Москву на ту квартиру, которую
благоразумный Яков снимал, и Владимир, и Зинаида, и еще многие, в том числе и Глинциги, пользовались ей, когда учились в московских
гимназиях, училищах, консерватории, школе, когда нужно было в Москве решать
деловые вопросы. На той же квартире состоялась свадьба Луизы Глинциг с Федором
Зайцевым летом 1914 года за несколько дней до начала войны. Федору было 26 лет,
Луизе – 21. Это – мои будущие родители. Война их разлучила почти на пять лет. И
я родился только в сентябре 1919 года в Парееве.
Жермен Альбертович Глинциг в военной форме.
Нач. ХХ в. Архив Зайцевых.
Рабочие шелкоткацкой фабрики в Старопарееве
и Жермен Альбертович Глинциг (сидит, в центре).
Фотография кон. XIX - нач. ХХ в., архив Зайцевых.
Сурово
повернулась судьба и к Глинцигам, и к Зайцевым.
Вольноопределяющийся прапорщик, мой отец, вместе с целой армией попал в плен в
начале войны. Конечно, это был не такой плен, который изобрели немцы тридцать
лет спустя во время Второй мировой войны, и не такое
было отношение к пленным, какое тоже изобрели немцы позже. Из плена отец вывез
много немецких привычек. Он имел там возможность рисовать, вышивать, заниматься
резьбой. Чего только не умел делать мой отец! Молодая жена его могла писать ему
письма, посылать посылки, имела возможность получать ответы!
"Шапка" бланка Т-д. "Я. А. Зайцев", нач. ХХ в.
Пленные
австрийцы были и во Фрянове. Раненые лежали в госпитале, за ними ухаживали
русские сестры милосердия. Выздоравливающие играли в домино, карты, кто умел –
рукодельничал. До сих пор сохранилась фотография – группа сестер милосердия с
пленными, играющими в лото. Сохранилось резное деревянное блюдо, сработанное
пленным австрийцем и подаренное моей то ли маме, то ли
тете Адлине. Шла война, но дело Зайцевых жило, им
руководил 28-летний Михаил. Он заменил Якова, и хотя талант его и умение не шли
в сравнение с умением Якова, все же дело претерпевало прогрессивные технические
изменения. Готовился переход на машинный труд, постройка локомобильной
установки для электрификации производства. Новый кирпичный дом, построенный в
1912 г., был оборудован центральным отоплением. В эту военную пору заканчивала
консерваторию у Игумнова [Игумнов Константин Николаевич (1873 –
1948) – пианист, педагог, директор Московской консерватории в 1924 – 1929 гг.]
тетя Адлина. Ездили на лошади два раза в неделю в
Москву на уроки. На лошади до Щелкова, а потом на поезде до Москвы. мама моя жила у сестры своей
Флеры и ее мужа Михаила с матерью Марией Глинциг, где были Лили, Лоло, изучавшие французский язык в семье своей бабушки. Так
или иначе, все Зайцевы и Глинциг зависели от Михаила.
Однажды,
рассказывала мама, в Парееве, глядя из окна на выбегающую из леса ленту дороги,
на фоне заснеженных елок увидели мы черно-красную точку, и долго не могли
понять, что это такое. И лишь когда из-за поворота появилась повозка, мы
разглядели в ней Михаила, в одной руке державшего красный флаг, другой
управлявшего лошадью. «Поздравляю, царя свергли, революция!» И высоко подняв
флаг, сошел с повозки. Это было в феврале 1917 года. Меня еще не было на свете.
Как встретили октябрьскую революцию? Не думаю, что ей сочуствовали.
Глинциги – потому что лишились пенсии, залогинскую фабрику национализировали. Михаил не успел
пустить свою фабрику, она была недостроена,
заниматься ею дальше не было ни смысла, ни возможности. Михаил принял революцию
без сопротивления, и, бросив дело, стал крестьянствовать на тех десятинах на
едока, которые новая власть раздала народу. Те же десятины получил и Федор, вернувшись домой из плена. Плуг, коса, лошадь, корова,
пчелы, руки трудолюбивого человека не дали нашим семьям почувствовать голод
20-х годов. Смекалка, трудолюбие и некоторые материальные сбережения толкнули
братьев на объявленную новую экономическую политику – НЭП. Они открыли лавочку.
Жив в русском человеке инстинкт подзаработать, поторговать. А ведь стоило побольше почитать про «новую политику». Это была бесчестная
ловля на живца. Стоило ли считать нэпманов преступниками за то, что они
воспользовались новыми законами? За то, что они действовали в рамках закона, не
нарушая их? Бог судья – судья ли людям? Судов совсем не было – были тройки. Они
по своей ли, чужой ли воле – жестоко приписывали тысячам, миллионам, не совершаемые
ими деяния или помыслы, обрекая на физическое уничтожение. Они не приписывали нэпманство как преступление, они находили другие «мотивы»,
годные для всех, в том числе и для коммунистов.
Правила внутреннего распорядка на шелково-ткацкой фабрике Богородского 2-й гильдии купца Якова Аггеевича Зайцева с 1-го января 1900 г.
Себя
вспоминаю с двухлетнего возраста. В большом кирпичном доме в Парееве, который
разделен на две части. В одной части. Где была гостиная, зал,
столовая, кухня, прихожая и две комнаты, из которых одна крошечная, жили мы, во
второй половине, где были «розовая», «голая» и еще какие-то комнаты и кухня,
жила семья Михаила. У них была прислуга Марья, у нас прислуги не было.
Зимой мы жили в крошечной комнате. Там была сделана печь, и это была
единственная комната, в которой можно было жить круглый год. Другие комнаты не
отапливались, и в них можно было жить только летом. В этой комнате помню себя
больным скарлатиной, помню сестренку Олю, болевшую воспалением легких. Помню
подолгу гостивших и живших у нас двоюродных сестер – дочь дяди Ильи – Женю, дочь
тети Мани – Катю, молодых и веселых тогда. Они приезжали в деревню подышать
воздухом, попить молока, ну заодно и нянчились со мной и с сестрой. Была у нас
корова, серая в яблоках лошадь «Мальчик». Помню жаркое лето и покосы, помню,
как трехлетним ходил я с мамой летом доить корову «в полдень» и вечером на
двор. На «полдень» надо было ходить за речку по «лавам», и обычно мама
оставляла меня на этом берегу, и я в красной рубашке-косоворотке ждал, пока она
не вернется с полным подойником, и все причитал: «Мама, иди к Боре». Помню
разговоры, что завелась ласка, которая по ночам мучает нашу лошадь «Мальчика»,
но что это было за существо – не мог себе представить, и мучился в догадках, и
плакал, жалея бедного «Мальчика».
Отец часто
уезжал по делам лавчонки (она была во Фрянове). Мама, воспитанная совсем не в
этом духе, с трудом справлялась в его отсутствие со многими крестьянскими
заботами, с этим непосильным для нее трудом. Будучи доброй по своей природе,
она пользовалась сочуственной любовью и уважением со
стороны крестьян – ей помогали. Она тоже не оставалась в долгу. Кому надо
лекарство, или написать что, она всегда помогала. По праздникам (Пасха,
рождество) она, будучи католичкой, а в сущности,
атеисткой, возила нас во Фряновскую церковь, чтобы мы
могли знать русские обряды и традиции, купила мне русский инструмент –
гармошку. Мама почему-то старалась (может, в угоду мужу), чтобы мы были
русскими. Назвала нас русскими именами. Не учила нас своему языку, но зато в
пять лет я уже знал «Песнь о вещем Олеге» и «Мчатся тучи» [Стихотворение А. С. Пушкина «Бесы».]. Летом из города приезжали
мои двоюродные сестра и брат – Лоло и Лили. Красавица
лили. Помню. В сарафане и с косынкой на голове, с разукрашенными граблями в
руках. Вместе с ними приезжали и их друзья. Учившиеся
с ними в школе и на курсах: Зелинский, Каган-Шабшай.
Нам, маленьким, они показывали фокусы. Они были талантливыми ребятами, ставшими
впоследствии известными людьми. Петя Зелинский –
художник-постановщик в театре «Ромен», театре на
таганке, Коля Матвеев – регент, он же архитектор [Матвеев Николай Васильевич
(1909 – 1992) – церковный музыкант, архитектор. С 1927 г. руководил церковными хорами в Загорске (Сергиев Посад) и
Тарасовке. Регент хора в московском Скорбященском
храме на Большой Ордынке в 1948 – 1992 гг.].
В то же время моя двоюродная сестра и по матери и по отцу,
Лили, жила в доме Луначарского [Луначарский Анатолий Васильевич (1875 –
1933) – революционер, советский государственный деятель, писатель, переводчик,
искусствовед. С 1917 по 1929 г. – первый нарком просвещения РСФСР.], помогая его дочке Ирине [Луначарская Ирина Анатольевна (1918 – 1991) – дочь второй супруги А. В.
Луначарского, актрисы и переводчика Натальи
Александровны Розенель (урожд. Сац; 1900 – 1962),
военный инженер-химик, журналист.] совершенствоваться во французском языке.
Часто она находилась в обществе знаменитых людей (Козловский, Сац). Помню, как каждый раз, приезжая из Москвы на отдых в
деревню, она привозила мне подарки от моей ровесницы Иры Луначарской-Розенель.
Где-то она?
Летом было
веселее. Чудесная природа, окружавшая нашу деревню, престольный праздник духов
день, когда Мавринский священник, знавший еще моего
деда, ходил с Евангелием по домам в сопровождении какого-нибудь мальчишки,
выбиравшегося им в помощь в подноске всяких атрибутов. Однажды и я удостоился
этой чести. Священник заходил в каждую избу и читал молитву за благополучие
каждого дома. На улице коробейники продавали разные разности. Это была середина
20-х годов. К этому времени в деревне остались семьи Федора, Михаила, Алексей с
дочерью Наташей и кухаркой Маришей, которая проживала с Наташей до последних
своих дней (умерла в 1969 г.).
Семья Николая
Яковлевича, впоследствии спившегося и пропавшего без вести где-то в 30-х годах.
Его жена Зельма Карловна, эстонка, была гувернанткой
в семье Якова Зайцева. Ее сыновья Жорж, Олег старше меня на 3 – 5 лет. Где они?
Говорят, Олег – главный инженер Глуховской
мануфактуры. Оставалась и семья Ильи Яковлевича (второй брак) – женя, Лиза,
Ирина, Анатолий и не помню кто еще – их в деревне уже не было, занимались
какими-то делами, один служил в ГПУ и был свирепым заправилой, до того увлекся,
что и сам был расстрелян. Дети Ильи от второго брака, Володя, Сережа и
Маргарита – погодки. Володя мне ровесник. С ним вместе пошли в 1927 г. в Пареевскую школу в первый класс. Как и прежде – в одной
комнате сразу четыре класса. Учительница – Елизавета Петровна. Вспоминаю ее
гладкую прическу с пучком, с большими зубами и каким-то дефектом зрения. Она
была строгая, но справедливая. Мужа у нее не было, и часто она приходила к нам
скоротать время. В долгие зимние вечера успевала мама после хозяйственных дел
поиграть на пианино или сходить поговорить с Зинаидой Петровной (второй женой
Ильи), которая обычно сидела, ничего не делая, в окружении своих больших от
первого брака и маленьких от второго брака детей, и ела очищенные подсолнухи.
Дети очищали их и складывали в кучки. Уже в то время они жили бедно, пил Илья
безбожно.
Летом Духов
день, зимой – Масленица. Помню катания на розвальнях и на санках с облучком,
коней с колокольчиками в добротной сбруе, потом чучела из соломы. Обычно всю
Масленую неделю во всей деревне пекли блины, столы полны закусок. Да каких!
Бедствовал один хозяин – пьяница Никифор или Никанов,
не помню точно. Помню, что изба его, единственная в деревне, была покрыта
соломой и не имела резных наличников. Если хотели кого
укорить за лень, говорили: «будешь жить как Никифор».
В последний
день Масленицы с заходом солнца молодые парни и девушки веселились у горящих
соломенных чучел. Иногда случались и драки. Но редко. Вся наша деревня
считалась богатой, справной, народ был работящий, и немалая заслуга в этом была
якова Зайцева, который дал ему этот деловой настрой.
В то время не было сельских магазинов в деревнях, поэтому каждый день крестьяне
пекли хлеб или пироги. Мама тоже каждый день пекла то плюшки, то калабушки, то кулебяки. Она унаследовала от своей матери
мастерство кулинарии. Всегда все было очень вкусно, даже тогда, когда не было
продуктов и суп приходилось варить из селедочных голов и костей, вместо муки
применять отруби или сухой квас, вместо масла – рыбий жир (годы первых
пятилеток, военные годы). В те 20-е годы я не помню какого-нибудь недостатка в
продуктах. Помню вкуснейшую самодельную ветчину, колбасу, которую часто привозили
из города. Отец, когда возвращался, клал мне под подушку круг колбасы. Я ее
очень любил. Помню самодельное мороженое и варенье «тянучка». Помню несметное
количество подосиновиков на Афроське и белых грибов в
бору и на берегу пруда (что у нового здания фабрики) прямо в деревне. Ведра
земляники, соты душистого меда и медовые коврижки. Бывала и осетрина
и лососина и белуга и семга, да и много чего другого.
Помню
Рождественские елки с подарками. Обычно отец наряжал ее для нас так, чтобы мы
не видели. А наутро мы выходили в зал и созерцали ее во всей красоте с
игрушками и подарками. На елку приходили деревенские ребята, мои друзья. С ними
проводил я все свободное время, катаясь на санках и лыжах, или летом гуляя с
гармошкой и играя популярные в то время песни, вроде «Мы – кузнецы» [«Мы
– кузнецы» – песня на слова поэта Филиппа Степановича Шкулева
(1868 – 1930), написанные в 1905 – 1906 гг. в связи с боями на Пресне.].
Самым лучшим другом был Костя Абузин. Жил под горой.
Играли самозабвенно, и когда нужно было идти домой, мама, грассируя, громко
кричала с порога нашего дома: «Борис, Борис!». Мальчишки дразнились: «сынку,
сынку, мой Бохис». Бедная
моя мамочка. Лучше жить на родине. Она это чувствовала и старалась, чтобы мы
были целиком русскими, чтобы нам было легче. Впервые в 1927 году я узнал, что
этого недостаточно. Кроме национальности надо иметь кое-что еще. Со мной в
первом классе учился сын председателя сельсовета Разоренин.
Однажды во время детской размолвки по какому-то пустяку я услышал от него
первый раз слово «кулак» в каком-то новом для меня значении. Это слово было
произнесено восьмилетним мальчишкой, моим сверстником, сначала нерешительно и
робко, а потом, увидев, что я не обижаюсь, он повторил это много раз с видимым злорадством и чувством превосходства. Тут же он упрекнул
меня, что я таскал попу его «золотую евангелию», что это опиум
и он еще покажет мне какую-то мать.
Ничего не
понимая, я пошел домой в слезах. С тех пор я почувствовал, что может быть, зря
я родился на свет, потому что мы чет-то [так] не такие, как другие в нашей
деревне. Стал стоять перед иконой, молился за нашу маму. Чувствовал, что и папа
и мама переживают свое положение, хотя и не говорят. Однажды, когда вместе с
другими мужиками отец искал в пруду якобы утонувшую девочку (оказалось, что она
была дома), я спросил его: «Что это, Бог ее спас?» Отец ответил: «Люди ее
спасли».
– А Бог?
– Знаешь,
сынок, не будем говорить об этом. Подрастешь, – сам во всем разберешься.
С тех пор я
не знал, стоит ли обращаться к Богу за помощью, но каждый раз перед сном
молился. С восьми лет я уже знал, что жизнь у нас будет трудная, потому что мы
на своей родине как чужие. Позже некоторые мои друзья определили это выражением
«граждане второго сорта».
Историко-краеведческий музей г. п. Фряново © 2017.
Оцифровка и публикация: А. Послыхалин © 2017.
При использовании материала обязательна ссылка на trojza.blogspot.com
